Советник юстиции

Мгновенно, лишь мимолетно пометавшись в центре места происшествия, она кинулась вдоль каменного забора на улицу Лермонтова. На месте происшествия осталась только охрана. Наблюдая за стремительно бегущей по следу собакой, Сауранбаев почувствовал, как тягостная тревога, захватившая его с утра, теперь отходит, растворяется... А собака, пробежав несколько десятков метров по улице Вокзальной, остановилась вдруг с той же уверенностью, которой она вначале поразила и обрадовала. Она заметалась, пытаясь разнюхать исчезнувший след, но его не было.

Свидетели рассказали немногое.

Первым увидел убитого сторож автобазы:

— Только седьмой час шел, я взял свой чайничек, пока смена придет, вскипятить успею, думал... Дойти до колонки не успел, что-то словно толкнуло меня. Оглядываюсь и вижу — человек лежит, думал, пьяный. И все ближе к нему, а мне все страшнее, и так он лежит, сердечный, что я ближе и подходить не стал, побег и милицию позвал по телефону. А милиционеру рассказал, что ночью луна несильная была, но все же видно, как в два ли, в три часа ночи проходили юноши, подростки и по голосу, и по обличью, но больше ничего запомнить нельзя было, потому что темно, ни одежды, ни каким лицом кто был. Они быстро шли, почти что бежали и сильно ругались, ссорились дюже...

По словам матери, Николай Храмов в предшествующую убийству ночь ушел из дому в девятом часу. Ей и в голову не могло придти, что живого его она больше не увидит. Разговор с женщиной был чрезвычайно тягостен для Сауранбаева, инстинктивно рассчитывавшего и на то, что мать, самый близкий человек, внезапно и спасительно скажет что-то такое, припомнит, сообщит такую подробность, которая и повернет дело к скорейшему завершению. Но ничего не прибавилось.

Только Сауранбаев проводил несчастную женщину к машине, чтобы ее отвезли домой, как в кабинет его быстро вошел судебно-медицинский эксперт:

— А вы знаете, что пострадавший скончался от удара тяжелым предметом? Может, камнем или еще чем...

Сауранбаев, все еще думая о горе матери, в тот момент не обратил на эти слова особого внимания.

Прошло несколько дней. За это время стало известно, что накануне убийства в клубе была драка. И вот на допросе Толик Платов, шестнадцатилетний хмурый крепыш, после долгого настороженного молчания и угрюмого оглядывания по сторонам признался:

— Мы дрались с ним, с Николаем. Пустячно поссорились. В половине одиннадцатого он меня на улицу позвал. Думал, бить будет. Он с Ленкой хотел танцевать, я не давал, стал придираться к нему, он говорит: «Давай, выйдем»! Так грубо сказал, я пошел, а по дороге кому-то сказал: «Хамиту скажите!» Это мой дружок. Когда на улицу вышли, Храмов не стал драться, только сказал: «Не хотел тебя, парень, позорить при людях, давай не хамить друг другу, а разойдемся!» Я что-то петушился, когда понял, что он бить не будет, да и сам-то я не собирался. А Хамит подлетел, не разобрался и здорово стукнул Николая. Тот на колени упал, но вскочил, завязалась крупная драка, а люди разошлись... И мы тоже. Нет, мы его не догоняли, не убивали...

На одиннадцатый день дверь кабинета открылась, вошла мать убитого. Накануне ей возвратили вещи мертвого сына. Она положила завернутый в газету свитер:

— Не его одежда это. Он не любил свитера носить. Все костюм собиралась ему сшить хороший, но, вот, не успела.

— Как — не его? Чей же?

— Не знаю.

Нашли владельца свитера.

— Твой?

— Когда, не помню, но я его отдал убитому Храмову.

— Почему не забрал из милиции?

— Зачем мне продырявленный и окровавленный свитер?

— А ты откуда знаешь, какой он теперь?

— Я был вместе со всеми, смотрел.

На очередном совещании опергруппы начальник милиции сказал:

— Давайте еще раз попытаемся установить личность всех подростков, которые в драке обычно прибегают к ножу, к кастетам...

И через три дня были установлены приблизительно восемь таких ребят. Особенной дерзостью отличался Юра Бондаренко, он, по совершенно точным данным, никогда не расставался с кастетом.

Очередной допрос.

— Расскажи о себе, Юра. С кем дрался? Когда? Что знаешь об убийстве Храмова? Где кастет?

— Я дрался, бывало, но кастета у меня нет. И об убийстве, как вы говорите, Храмова ничего не знаю... Я недавно приехал, меня не было в Мерке, я на десять дней уезжал...

Сауранбаев внимательно посмотрел на Юру Бондаренко. Как бы заново, будто его только сию минуту ввели, и еще ни одного слова не сказал этот рослый, физически сильный парень, с волосами, аккуратно и строго зачесанными направо и вверх, с длинным упрямым и мужественным лицом, с прямым носом, с широкими бровями вразлет. Какая-то углубленная тень задирчивости легла на его лице.

— Юрий, — неожиданно ласково сказал Сауранбаев. — Когда мы первый раз тебя допрашивали, здесь было много народу, на тебя это повлияло, и взрослый человек может смутиться, чего-то не сказать... Теперь мы наедине, нам никто не мешает, давай в спокойной обстановке поговорим.

Оба помолчали.

— Гражданин прокурор, — сильно сжав в кулаке недокуренную папиросу, экспансивно воскликнул Бондаренко, — правду вам говорить или нет?