Советник юстиции

Сауранбаев вынес постановление о возбуждении уголовного дела и сам стал вести следствие. Судебно-медицинский эксперт дал заключение о насильственной смерти и о том, что наступила она более суток назад. У одного убитого был перелом черепа и множество телесных повреждений. У другого — некоторая стиснутость, сдавленность черепа, от чего и наступила смерть, но на коже головы никаких следов.

И сколько еще оставалось неясного... Почему убийца убил одного, страшно избив перед смертью? Почему другого задавил? Сколько человек было здесь? Ведь следы борьбы говорят о жестоком побоище. Где была куплена водка? В 80 километрах на восток — поселок Джайлау-Куль, в западной стороне — в 100 километрах — лагерь экспедиции, через 200 километров на севере — железнодорожная станция... В экспедиции магазинов нет. Ни в одном из поселков никаких следов не было обнаружено.

В мучительной неуверенности Сауранбаев решил искать кукурузу. Сеяли ее только в низовьях Чу. Туда и поехали вместе с главным агрономом местного совхоза. На краю поля стояли трактор и сеялка с ящиками. Нет, из ящиков забрать кукурузу на продажу невозможно. Должны быть мешки.

— Охранник есть?

— Нет, охранника не было.

— А оставалась ли кукуруза на поле?

Агроном не знал.

— Надо расспросить, тракториста.

Агроном вдруг сказал, что-то сообразив?

— Есть еще подвозчик, он доставляет кукурузу на поле со склада.

Итак, надо было спешно допросить тракториста, человека, работающего на сеялке, подвозчика и заведующего складом. Первые двое сообщили:

— В тот день мы поработали, оставили трактор и сеялку. Кукурузу доставляют в мешках, мы никогда не считаем, сколько привозят, приблизительно по 10—15 мешков. Нет, не засыпанной в сеялку кукурузы на поле не оставалось.

На допрос вызвали подвозчика. Тот показал:

— Вечером завскладом выдал мне только восемь мешков. Я к ребятам подъехать опоздал, приехал после пяти вечера, когда никого не было на поле, оставил восемь мешков им, около сеялки прислонил, а потом уехал. На утро снова подъехал — по сто килограммов в мешке было — ахнул: «Пропала моя кукуруза!»

Агроном встрепенулся, посмотрел на побледневшего, несмотря на смуглость, прокурора, но ничего не сказал, лишь принял из рук Сауранбаева конверт с найденными на месте убийства зернами кукурузы. Через полчаса он возвратился с заключением, что зерна со склада и зерна, найденные по следу неизвестной автомашины, идентичны.

Осмотр местности в низовьях Чу ничего не дал. Каким образом исчезла кукуруза — оставалось неизвестным. В который раз расследование заходило в тупик, положение спасало только то, что Сауранбаев привык к этим толчкам, как привык к тому, что опять необходимо раздумывать над новой версией, над восстановлением утраченного следа.

В комнату районной милиции вошел участковый милиционер Айнабеков:

— Товарищ прокурор, я нашел старика, купившего кукурузу!

Но Сауранбаев не смог обрадоваться, потому что сознание перепрыгнуло через допрос старика и там очутился новый замкнутый круг: «Он купил, но кто ему продал?..»

— Давай? пригласи старика, Айнабеков!

— Приходили ко мне четверо, — со степенным достоинством повествовал старик, чья голова была обмотана чалмой. (Никакими силами нельзя было заставить его рассказывать поскорее.) — Я знаю одного — это бродяга Иван, его все нанимают какую-нибудь работу по дому переделать. Что Иван зарабатывает, через полчаса пропивает. За кукурузу заплатил пятьдесят рублей. Что еще помню? Ничего не помню. Помню только, чтоб шайтан им накостылял, когда они подгоняли машину, то задним бортом чуть ворота не сломали, так стукнули. Но устояли ворота, может, меня переживут...

— Посидите здесь, аксакал... Айнабеков, ты знаешь, как разыскать этого Ивана?

Когда в помещение неуклюже, грубо топая сапогами и ругаясь, ввалился Иван, трудно было себе представить более опустившегося человека: грязные спутанные волосы, исцарапанное и опухшее лицо, тусклые глаза, пиджак и кепка в пыли.

То, что Иван сидел перед столом, то, что его заставляли отвечать на вопросы, и вообще вся обстановка трезвых людей, угрюмо и настойчиво расспрашивавших его, настолько заметно повергло его в угнетенное состояние, что продолжать допрос не имело смысла^- Иван все сильнее растягивал слова, все упрямее и медлительнее тянул: «Нет, ничего не знаю, ни кукурузы не знаю, ни убитого не знаю». Его переодели и отправили проспаться.

Потом, когда Иван трезвый, умытый, причесанный, но с тяжелым мятым лицом переступал порог комнаты, где его допрашивали вчера, стало ясно, что в его душе произошел какой-то сдвиг, и показания практически он стал давать еще до того, как сказал первое слово. Когда в его присутствии разворачивали сверток с его грязной одеждой, он не шевелился, не вскрикивал, ужас не отражался в его тусклых беспомощных зрачках, он только смотрел и смотрел.