Соучастник

Мы с командиром сходили туда. Правда, уже немцы использовали синагогу как конюшню: кругом было полно соломы, навоза. На мозаичном каменном полу валялись обрывки свитков Торы, кони топтались и фыркали на месте сожженных скамеек. Под потолком, влетая сквозь выбитые окна, порхали воробьи, садились на зеленую решетку галереи, где прежде сидели женщины, — чтобы молящиеся евреи не заглядывались на женщин, не желали бы жену ближнего своего. Перед ковчегом завета лежали кучи овса, в них возились крысы. В порыве злости я выпустил в одну крысу автоматную очередь. «Не порти мне овес, — рассердился командир. — Как теперь его лошадям давать?»

А однажды мой командир, сидя вместе со мной в нашем роскошном экипаже, вдруг перестал со мной разговаривать. Я не мог взять в толк, что на него вдруг нашло. Наконец он буркнул: «Эгоист ты!» Дело в том, что в одной разграбленной парфюмерной лавке я сунул себе в карман пузырек с лосьоном после бритья, а его, своего командира, не угостил. Он бы на моем месте наверняка сказал: «На, отпей, братишка!» Я же, выходит, собирался выпить все сам. Сколько слов я потратил, чтобы объяснить, что жидкостью этой протираю себе морду! Лишь несколько дней спустя он кое-как смирился с тем, что я разбазариваю спирт на такое пустое дело. «Если друг — дурак, это все-таки лучше, чем предатель», — проворчал он, смягчившись. Сейчас, двадцать лет спустя, в особняке, отведенном для высоких гостей, бывший мой командир благоухал самым изысканным кремом после бритья. Проведя со мной полчаса в довольно принужденной беседе, он тяжело поднялся и положил руку мне на плечо — в знак прощания.

20