Соучастник

Распрощаться с блаженной жизнью в борделе мне пришлось из-за пьяной услужливости нашего учителя греческого языка, Оскара Хорнера, да коснутся легкие персты небесного милосердия его качающейся памяти. По четвергам в недрах публичных домов на Ореховой улице ощущалась некоторая нервная суета. Сестрички мои, уподобившись вдруг порядочным дамам (которых в иные дни презрительно называли курицами), с тяжелыми браслетами на запястьях и меховым боа на шее, усаживались, об руку со своими кавалерами, в извозчичьи пролетки, втайне снедаемые гнетущим страхом, достаточно ли чистым найдет обязательный медицинский осмотр их многотрудное лоно, ибо тех из них, кто оказывался пристанищем гонококков и другой, еще более жуткой фауны, врач на период лечения отстранял от работы, и законопослушная Йозефа неукоснительно проводила его указания в жизнь. Оскар явился в бордель утром как раз одного из таких дней; явился, разумеется, сильно под хмельком — иначе его невозможно было и представить, — и не один, а в самой что ни на есть неприятной для меня компании. Мы с ним имели возможность констатировать, что мне, собственно, тоже следовало бы быть сейчас на уроке греческого — то есть, значит, так же, как и ему; однако этот пропуск он сразу и охотно принялся мне возмещать. А поскольку с гостем своим он вел разговор не о чем-нибудь, а об исторической эволюции ветхозаветного образа Бога, то он перешел к принципиальной, хотя и почтительной критике платонического трансцендентализма александрийских греков, переводчиков Септуагинты: дело в том, что греки уклончивый ответ, прозвучавший из неопалимой купины: «Я есмь тот, кто я есмь», перевели не сказуемым с двойным смыслом, а чистым подлежащим бытия ради себя самого. Герменевтические размышления увлекли Оскара Хорнера далее, к различию между восточным и западным понятиями Бога. Оказалось, что тут у него есть и некоторая личная заинтересованность: в то утро Всевышний явил свое откровение и ему. Две-три стопки сливовицы временами обостряли слух Оскара Хорнера настолько, что у него прорезалась способность воспринимать небесные послания. «Грядет война, сын мой, Оскар, — сообщил ему Господь. — И тогда, сын мой, Оскар, Я возьму тебя к Себе, и умрешь ты самой праведной смертью». Чтобы знание это прочнее укоренилось в сердце, пришлось смочить его еще несколькими стопками сливовицы. Так все и стало: дезертировав из действующей армии, Оскар спрятался в синагоге, завернувшись для маскировки в бархатный, с колокольчиками покров Торы; полевая жандармерия, однако, выследила его и там же, в синагоге, пристрелила. Так что Оскар и в самом деле отдал Творцу душу в самой что ни на есть праведной обстановке, окропив синий бархат Торы собственной кровью, но не осквернив его, хотя, будучи наполовину евреем, принадлежал к лютеранам. Кстати сказать, в доме терпимости на Ореховой улице Оскар Хорнер проводил время довольно часто; правда, физическими способностями, которые позволяли бы ему заниматься с обитательницами дома по правилам этого заведения, он не обладал, зато, подливая себе из четырехугольного штофа кристально чистой виноградной водки, с успехом развлекал сидящих вокруг с широко раздвинутыми коленями и весело ржущих дам поздне-эллинистическими светскими историями. Мы любили Оскара за его сердечную доброту, которая нашла красноречивое выражение, например, в истории его женитьбы. Дело в том, что женщина, которую он нашел в окраинной корчме под названием «Каир», излюбленном месте встреч карточных шулеров, самым явным и недвусмысленным образом была сильно на сносях, да к тому же бездомной, поскольку бывший ее сожитель отнюдь не был уверен в том, что между ним и вынашиваемым в утробе подруги младенцем наличествует причинная взаимосвязь общей крови, а потому за несколько дней до родов выкинул из своего дома будущую мать, которая даже на девятом месяце, и даже по еще более высокой таксе, уступала похоти хорошо одетых господ: в городе существовала целая секта чудаков, охотившихся именно на беременных женщин, и Оскар с его склонностью к состраданию оказался после этого случая как бы одним из них. Он привел молодую жену домой — как сюрприз своей сгорбленной, с кружевным воротничком мамаше; а через два дня прискакал в гимназию на извозчике, франтовато сдвинув шляпу на затылок и помахивая бутылкой, и радостно сообщил, что у него родился сын весом три и восемь десятых литра: кроме мер объема жидкости, иными мерами он оперировать разучился.

16