Соучастник

19

Тезка и однофамилец — это же почти родственник. Я звоню; дверь открывает мужчина, сложением и возрастом похожий на меня. Мы представляемся друг другу; легкое смущение; мы стоим друг против друга, два персонажа из анекдота. «Вы ведь — политик?» — спрашивает он. «Это как смотреть, — говорю я. — Во всяком случае, я именно тот, о ком вы подумали». Он приглашает меня войти; ему весьма приятно, что довелось наконец узнать меня лично. Какими судьбами? Да вот, подумал, не познакомиться ли с однофамильцем; нас ведь не так много: можно бы как-нибудь встретиться, посидеть. Он в самом деле рад это слышать, такие идеи не каждый день рождаются. Но, если позволено будет так выразиться, он совсем не удивлен. Сходство наших имен и фамилий стало причиной многих странных случаев в его жизни, которая вообще-то странностями не богата. Тридцать лет он служит в сберкассе напротив, сейчас уже заведующий, отсюда и на пенсию выйдет. В десять утра он переходит улицу, в шесть вечера переходит обратно. Раньше они с женой, царство ей небесное, выходили немного погулять перед ужином. Теперь он гуляет реже: садится перед телевизором, жует что-нибудь, потом его в сон клонит; нынче он много спит. Выпьете рюмочку? Сам он к бутылке не притрагивается месяцами.

Ну, если честно, в своей жизни он столько отвечал на телефонные звонки, которые предназначались не ему, а мне. В таких случаях он, как добросовестный секретарь, сообщал мой правильный номер. С почты книги приносили, деньги. Газетчики просили дать интервью, приходили приглашения на посольские приемы, ревнивые мужья грозили набить морду, школьники хотели послушать воспоминания о партизанском прошлом, чокнутые изобретатели требовали устроить международный скандал, чтобы они получили свой патент, редакции энциклопедий пытались узнать у него биографические данные; как-то ввалилась толпа цыган, требовала, чтобы он вступился за их товарища, который ни в чем не виновен, а его обвиняют в грабеже; одна девушка приехала из провинции спросить, выходить ли ей замуж и рожать ли детей. Или, может, сделать что-нибудь для того, чтобы изменить мир; тогда — что именно? Он же всех этих людей, все звонки, все письма и посылки переадресовывал мне, потому что все они попадали к нему — вместо меня.

Сейчас он хотел бы спросить, хотя ответ знает заранее: не случалось ли такого, чтобы наоборот, его искали у меня. Нет? Ни разу? Ну вот видите. Разумеется, он не передавал мне оскорбительные слова звонящих анонимов, которые обзывали его то паршивым коммунистом, то паршивым контрреволюционером, грозили повесить, разбить поганую голову; не пересылал он и анонимные письма, которые информировали мою уважаемую жену о, может быть, несколько более тесных, чем это необходимо, отношениях ее мужа с другими дамами. Он остерегался устанавливать со мной контакт по телефону, желая избежать даже видимости, что человек, который временами вступает в конфликт с законом, ему не только однофамилец. За всю жизнь его лишь однажды вызывали в полицию, и то всего лишь как свидетеля транспортного происшествия, но для него и этого было вполне достаточно. Слыхал он о людях, которые до войны фигурировали в газетах, а после войны их за это подвергли преследованиям. По его мнению, лучше вообще нигде не фигурировать.