Соучастник

Что-то в этом роде я, должно быть, говорил брату: может быть, потому что я сам что-то в этом роде думаю. Он однако любитель преувеличивать; он — не мудрец, но ведь любитель преувеличивать знает много такого, чего никогда не узнает мудрец, ибо он не доводит вещи до логического финала, а стало быть, не такой уж он и мудрец. Дани перевоплощается в свои роли, но переигрывает их и уничтожает. Когда он готовит, его произведение — пища, когда ссорится — брань, когда в черном зимнем пальто ходит по солнцепеку, тогда — то, что в черном зимнем пальто ходит по солнцепеку. Он уже играл героя, играл предателя — и, сыграв, всегда жаждал чего-то еще. Словно одержимый актер, который, получив хорошую роль, завидует другим актерам, играющим с ним в той же пьесе. Дани, когда он смел, он — смелее меня, когда труслив, то гораздо меня трусливее.

Сейчас он сыграл убийцу, создав себе причину для самоубийства. Естественно, убить ему пришлось того, кто ему ближе других. Сейчас, естественно, убить его должен тот, кто, после всего, что случилось, ему ближе всего. Я поеду к нему, чтобы игра его была полной.

18

Избавиться от сопровождающих, если их мало, лучше всего в метро. Спускаться под землю на эскалаторе уже само по себе приятно. Обычно я выбираю из человеческой ленты, движущейся навстречу, милые женские лица; или, скажем, лица серьезные, но улыбающиеся внутри. На сей раз я бы, пожалуй, скорее пытался определить, кто из пассажиров, поднимающихся по соседней ленте, относится к тем, которые идут по моим следам. С кем они многозначительно переглядываются? В чьем сознании навсегда отпечаталось клеймо подписанного ими договора? Или, наоборот, высматривал бы с надеждой: у кого по лицу можно видеть, что он не находится во власти моих соглядатаев? Когда приходит состав, я сажусь в вагон. Я остаюсь у двери, они проходят дальше: в последний момент я выскакиваю на перрон, они же не успевают этого сделать. Перебежав на другую сторону, я, опять же в последний момент, вскакиваю в состав, который идет в противоположном направлении. Маневр я повторяю до тех пор, пока не освобожусь от хвоста. Метод этот, однако, не безупречен: если я для них важен, они расставят своих людей хоть на всех станциях. Я, довольный собой, поднимаюсь из недр, уверенный, что я свободен, как птица, а за спиной у меня стоит на эскалаторе человек без лица, посмеиваясь про себя над моим наивным триумфом, словно над ребенком, который, закрыв глаза ладонями, считает, что его теперь никто не увидит.

Останемся же при традиционных приемах бурлеска. Будем считать, что они готовы к самым невероятным вариантам. Они ждут от меня хитроумнейших комбинаций, а совсем не дурачества. В угловой корчме — два выхода: на эту улицу и на перпендикулярную ей. Они проходят было мимо, но тут же догадываются, что я внутри. Они входят следом за мной, но я уже удалился, причем в ту дверь, которая выходит на первую улицу. Они тоже бегут туда, заглядывают в подворотни, суетятся; им и в голову не приходит, что финт с двумя выходами я повторю несколько раз. В конце концов, валять дурака — мое гражданское право. И если, скажем, зайдя в корчму в третий раз, я почувствую жажду, то возьму и попрошу стакан красного вина. Держа стакан, приподниму язык в середине, отчего вино окажется по обе стороны от него, и, ритмично двигая языком вверх-вниз, побулькаю со знанием дела. Важно, чтобы вино, даже в тот момент, когда я как раз исчезаю — и когда сердце у меня, что скрывать, бьется довольно бурно, — доставляло мне удовольствие. Операцию нужно выполнять элегантно. В конце концов, телохранители мои заслужили такой пустяк: если уж я оставлю их с носом, то весело. Когда люди играют в пятнашки, принято все же скорее смеяться, чем плакать. То, что здесь сейчас происходит, дело техники и бульварный роман. Вино было отличным. А действие нужно слегка закрутить.