Соучастник

На окраине города в воде — глыба взорванного бетонного моста, отсюда мы прыгали ласточкой в вихрящуюся под быками воду, чтобы она затянула нас на самое дно и мы ладонью дотронулись до торчащих из песка раковин. Отсюда видна темная громада Безглавой башни; гордость моего деда по матери, оберегавшего памятники старины; в сорняках у подножья башни — сморщенные презервативы, вверху, меж бойницами, бесшумно пролетает летучая мышь. Недалеко от моста — кирпичный завод, откуда мой дед по отцу, опираясь на кедровую трость с серебряным набалдашником, совершил свой последний путь к товарному поезду, идущему в Освенцим. Утром я сажусь в кабину истребителя, парадоксальный завоеватель над опозоренным городом, смотрю в бинокль на лица валяющихся внизу мертвецов. По льду реки, петлей охватывающей центр города, скользят человеческие фигуры; на главной улице, по единственной колее, кое-где снабженной карманами, трясутся старые красные трамвайные вагоны, груженные ящиками с боеприпасами. Во дворах доходных домов, у костров, разложенных среди кирпичного крошева, сидят на корточках женщины в теплых платках, помешивая фасолевый суп; приятного вам аппетита, милые; надеюсь, в супе плавает, для вкуса, и кусочек шкурки от сала. Не стреляй, хватаю я за руку летчика, который на бреющем полете тянется к гашетке пулемета. Я вижу булыжные улочки на склоне холма, зеленовато поблескивающие ручьи сточной воды; вижу уксусные деревья во двориках, пустую скамейку, разобранный велосипед и переполох на птичьем дворе, когда начинается зимняя канонада. Мне хочется коснуться печных труб, из которых идет белый — буковые дрова — дым, приземлиться перед собором, чтобы проверить, не поломаны ли носы у святых, охраняющих главный вход. Потом посидеть в столетней, с люстрами и коврами, кондитерской, кося взгляд на плотно сжатые щиколотки гимназисток, на их гольфы и туфельки под белыми, в стиле бидермейер, стульями. Чтобы, подняв глаза, увидеть, как падает на лоб челка от нервного движения головы: ведь что-то же надо было говорить над пуншевым тортом, пусть даже весь мир летит в тартарары; это гордое, словно у жеребенка, движение головы, неосознанное воплощение бунта и непокорности, умножают и преломляют зеркальные колонны. Стреляющая по нам зенитка рассыпает вокруг самолета несерьезные белые клубочки, мы взлетаем повыше; зигзагообразная серебристая каллиграфия в небе города, который меняет хозяина. Для меня эта победа — не победа, на этой земле я — и оккупант, и оккупированный.

28