SoSущее

Но пока что взял себя в руки Ага-хан: вместо оценки ответа он просто по-восточному улыбнулся и похлопал Рому по плечу. Вид у него при этом был всезнающим, впрочем, таковой доступен и любому пожилому чабану. Восточная непроницаемость спасает даже непроходимых идиотов, главное, делать все нужно мэдлэнно-мэдлэнно. И постоянно улыбаться. Keep smiling! Янки с их истерией протезно-фарфоровых улыбок отдыхают.

Мелани с Ага-ханом меж тем спешно откланялись и продолжили обход. Платон заметил, что принцесса не оставляет попыток кооптировать Рому хоть куда-нибудь, лишь бы к его сосалу поближе. Выключенный на время полемики Ручайс все еще с нескрываемым любопытством оглядывал Платонова недососка.

— Восполняется сосунское племя, — обращаясь куда-то вперед и вверх, заключил Ручайс и очень важно задумался.

— Да ладно тебе, Толян, — возразил Платон, — зато у тебя конкуренции меньше.

— А случится что, кому все оставить, грызунам этим? — резко сказал он и картинно обвел зал рукой.

— Ладно, давай лучше мы эту тему оставим, — предложил Платон, — а то у меня зуд начнется. Ты мне вот что скажи, окочур твой на грешной земле еще служит или все энергии уже на тонком уровне кипят?

Ручайс как-то неожиданно мило для своего вечно надутого лица улыбнулся и сказал:

— Служит, шалю иногда, сосалочку, какую испугать, или там синдика на место поставить.

— Ну так покажи моему недососку, как рудимент твой работает, а то ведь он и не ведает, какие еще дары природы на свете бывают.

Сколько уж раз повторял Платон Ручайсу эту фразу в многочисленных вариациях, но реакция была всегда одна, безусловная, — епископ-тетрарх северо-восточного локуса становился в ленинскую позу и зачитывал свой 21-й чубаят:

Куда ни повернись, повсюду провода.
И реки в них текут, но это не вода.
Природа-мать всегда кого-то любит —
Так пусть любовь ее проходит сквозь тебя.

Платон обернулся. Его послушник, увы, вместо того чтобы внимать мудрости епископа, провожал взглядом газовую принцессу.

— Хватит на баб пялиться, лучше таланты братьев по рудиментам изучай, — сказал он, больно ширнув охваченного любовной горячкой протеже.

Ручайс, восприняв слова Онилина как сигнал к началу урока, быстро обнажил левую грудь и выпятил ее в сторону Ромы.

— Ну, давай, вырубай-с, недососок, — как-то зловеще сказал он.

Рома разглядывал окочур автора чубаят. Поначалу он не заметил ничего особенного — ну, обычная грудь с редкими рыжими волосками, не тощая, но и не «качка», средняя, только вот сосок странный какой-то для мужчины. Гладкий, с бликами на боку и длинный, как соска на детской бутылочке. Сосок, точно рычажок старинного выключателя тумблерного типа, гордо вздымался вверх.

Рома, кажется, растерялся.

— Его что, тоже? — спросил он, не очень охотно выпячивая губу.

Ручайс громко рассмеялся:

— Идиот, это же окочур, а не сосалище какое! Смелее, вырубай-с его.

— Вниз, вниз сосок тяни, как тумблером щелкаешь, — подсказал Платон.

Рома взялся двумя пальцами за торчащий из груди рычажок и потянул его вниз. Где-то внутри Ручайся глухо, но отчетливо щелкнуло. Свет в клубе, а может и не только, погас. Ручайс громко захохотал. В темноте из его открытого рта вырывалось голубое свечение, как будто в глотке главного энергетика полыхали бесчисленные разряды молний. В зале засвистели, послышались выкрики «опять Чурайс балует!», но Рома, как подметил Платон, не напрягся, ситуация его забавляла, и если бы даже кто-то рядом окочурился, это не погасило бы веселых огоньков в глазах подающего надежды недососка-олеарха.

— Ладно, взад давай, только осторожно, — преодолевая сильный плазменный ток внутри себя, прогудел Чурайс.

Рома протянул руку и почувствовал, как покалывают пальцы. Переборов страх, он двинул кисть дальше и увидел, что от кончиков пальцев к окочуру тетрарха устремилась целая прядь синих трепещущих разрядов. От боли он отпрянул, но сдаваться не собирался — так что пришлось ему вырубить окочур грубо и быстро, сжатым кулаком, пока током не зашибло. В зале вновь вспыхнул свет, изо рта Ручайса пахнуло горелой изоляцией, и он грубо толкнул Рому в грудь:

— Поосторожней, недососок, таких окочуров на страну раз-два и обчелся.

— Ладно, Толян, не гуди, не притерся недососок еще, а так он ласковый, сам же видел, — заступился за своего неофита Платон.

— У меня только провода гудят, Платоша, и то для тех, кто платит исправно, — рявкнул напоследок Чурайс и быстро удалился, чтобы не портить финала полемики с бывшим ренегатом. Он считал, что поставил надменного церемониарха на место, хотя в то же самое время поставленный на место ренегат считал, что его подопечный не только справился с испытанием, но и проучил зарвавшегося «вырубайса».

— Чего он, дядь Борь, током бьется?