— Не надо, — я размахнулся и забросил его прямо в свое бунгало. С одной стороны я не нуждался в помощи, с другой — непривычному человеку не рекомендовалось разглядывать мой потертый бэг с автографами половины класса.
Очутившись в своей комнате, я принялся размышлять, что делать с дверью: закрыть ее сразу или оставить открытой на некоторое время, а потом прикрыть. Но когда я решился и потянулся к ручке, этот Алексей Николаевич, уже появился на пороге.
— Я поставил суп в микроволновку. Переоденешься — давай за стол.
Прямо «буря и натиск», как говорит наша русичка, когда мы активно на чем-то настаиваем.
— Я маму подожду, — сказал я, как мне показалось, весьма категорично.
— С мамой ужинать будешь, а сейчас поторопись, а то опять придется все разогревать, — ответил он, как будто оглашая решение суда.
Когда мы молча ели грибной суп, я ужасно злился на себя. Ну почему я ему подчинился, этому мужику! Я ведь демонстративно включил комп и еще раз отказался. Так нет! Он встал у меня за спиной и сказал «давай скорее». И как-то так сказал, что я, как идиот, потащился в кухню.
Грязную тарелку я поставил в мойку, сказал в пространство «спасибо» и направился к себе. Потом я закрылся в комнате и до прихода мамы сидел, как на иголках. Слышал, как он возится на кухне, похоже моет посуду, и ждал, что в любой момент гость этот может войти и сунуть нос в мои дела. Поэтому я стал набирать реферат о комарах. Дело в том, что ИнАфузория, разобравшись со мной, объявила, что завтра вместо технологии будет ее урок, и, в наказание, мы с Вандой должны написать работу о комарах. Я открыл википедию и узнал, что, кроме малярийного, существует еще 2.999 видов этих
Лермонтов. Слава богу, «Песню про купца…, то есть про царя» и семейные ценности уже закончили. Русичка ушла в отпуск, и у нас новый учитель. На завтра «Осень», «Молитва», «Когда волнуется желтеющая нива» и любимое стихотворение. «Ниву» прочитать на одном дыхании невозможно. Это же одно предложение в четыре строфы. Я как будто спускался по крутому склона в овраг, набирая воздух перед каждым «когда», как перед уступом. «Когда…, Когда… Когда…и, наконец, «Тогда». Остановился и выдохнул. Потом я приготовил коробок, чтобы попробовать, хотя бы одну строфу написать обожженной спичкой, как Лермонтов в каземате, но тут в комнату вошла мама. Она обняла меня сзади и прижала мою голову к своей холодной щеке.
— Как ты, Кит?
Я постарался вывернуться.
— Ма-ам! Не надо! Все нормально!
— Ты голодный?
— Мы суп поели.
— Молодцы. Сейчас ужинать будем.
С чего это она? Не обнимаемся мы обычно! Такие отношения у меня только с бабушкой Маней были! Вот все в маме было в тот день какое-то другое Как будто ее подменили! Она суетилась, говорила искусственным голосом, как наши девчонки, когда они выставлялась перед кем-то. Все делала будто на показ! И я думал, скорее бы этот Андрей Николаевич убрался восвояси! Не нравился мне этот театр!
Ночные разговоры
Среди ночи я проснулся. В доме напротив горело только несколько окон, и я понял что очень поздно. Луна была почти полная, и в полутьме можно было различить стопку постельного белья на разложенном кресле. Я вышел в коридор. В кухне горел свет. Через стеклянную дверь, затененную сверху настенным календарем, была видна мамина спина, прикрытая пуховым платком. Что-то скрипнуло, звякнуло, и я замер. Потом раздался мамин голос. Обычный, только усталый.
— Он сказал, что я обманулась: вечно девственная гурия — худшее, что можно было пожелать в его возрасте.
Незваный гость наш при этих словах шумно выдохнул и стукнул по столу. Что-то упало и покатилось.
— Лешка, не трогай! Обрежешься!
Видно было, как мама отклоняет в сторону чужую руку, протянутую над столешницей.
— Скотина! Какая же он скотина! — громко выругался мамин одноклассник.
— Тише, разбудишь Никиту! — испугалась мама.
Я проскользнул в свою комнату и нырнул в постель. Кто такие «гурии» я разумеется, знал. Это прекрасные девушки из восточных сказок. И непонятно было, почему наш гость так возбудился.
Когда я проснулся, никого в комнате не было, а на собранном кресле лежала аккуратная стопка измятого белья.