Я не знала, как это может сочетаться, но рядом с ним было тепло и уютно – словно руке в его кармане - и одновременно волнующе до головокружения. Я долго сопротивлялась, а когда перестала, это ощущение нахлынуло, завертело водоворотом и унесло.
Если б я не упала на ледянке и не утащила Женьку за собой, это надо было бы сделать специально. Мой самый-самый первый поцелуй с одноклассником Ванькой после дискотеки в десятом классе был неуклюжим и неловким, от него не осталось ничего, кроме коротенькой гордости: ну как же, я теперь совсем взрослая, даже с мальчиком целовалась. Потом были другие первые поцелуи, разные – но точно не такие.
Я даже представить себе не могла, что такое может быть. Когда вдруг станет все равно, что мы валяемся в сугробе и снег набивается за шиворот, что где-то рядом ходят люди, смотрят и думают: ну как не стыдно? Вдруг все на свете покажется неважным, кроме его рук, обнимающих так крепко, глаз так близко и губ, от которых невозможно оторваться.
Еще, еще…
И как теперь? Как дойти до площади, где припаркована машина, доехать до дома, который внезапно оказался не в сорока минутах, а на другом конце галактики?
От печки тянуло одуряющим теплом, тихо играла музыка, за окнами мелькали огни. Мы молчали, и это молчание было похоже на то, как все замирает перед грозой. Я посматривала искоса на Женьку, ловила его взгляды, когда останавливались на светофорах. А в лифте, опередив, нажала кнопку пятого этажа и, глядя ему в глаза, прикрыла панель рукой.
Он снял ее и поцеловал между большим и указательным пальцем, легонько прихватив кожу зубами…
И с этой секунды все еще больше подернуло флером нереальности и смешанного с восторгом ужаса.
Женька всем телом притиснул меня к стене лифта, вжавшись так, что я едва могла дышать. Руки тяжело легли на бедра, лбом он касался моего лба, глаза – в глаза, так близко, что расплылись, и я утонула в черном омуте зрачков. Самым кончиком языка он остро обводил мои губы, задерживаясь в уголках, рисуя там точки и уворачиваясь, когда я тянулась к нему и пыталась поймать.
Это была пытка – такая мучительная и такая… волшебная. И ее тоже хотелось растянуть так долго, насколько хватит терпения. Но лифт, зараза, остановился и распахнул двери.
Ключ сначала не влезал в скважину, потом никак не хотел поворачиваться, и я уже испугалась, что замок снова зажевал его. Но, наверно, дело было в том, что у меня дрожали руки. С чего бы это? Может, потому, что кто-то, наклонившись, покусывал мочку уха?
- Оля… Олечка…
Так мягко-бархатно, низко, чуть хрипловато, что я заскулила по-щенячьи от нетерпения. Он словно гладил, ласкал меня своим голосом – кто бы мог подумать, что мое имя может звучать так… эротично, возбуждающе.
Открыла наконец дверь, втащила Женьку за собой, захлопнула.
И как будто от всего мира отгородились. Делай со мной теперь все, что захочешь. Потому что я этого хочу.
Пока расстегивала пуговицы, он уже успел реактивно снять куртку и ботинки. Вытряхнул из шубы, повесил ее на вешалку, а потом подхватил меня за талию и посадил на тумбочку.
Что, прямо здесь?! Ну… а почему бы и нет?
Но Женька наклонился, расстегнул молнию сапога, снял его и носок, пробежался пальцами по лодыжке, коснулся губами обтянутой колготками косточки.
Черт, а так можно было? С ним все оказывалось каким-то новым, необычным, неожиданным, вызывающим немедленный отклик.
Расправившись со вторым сапогом, он расстегнул две пуговицы на моей блузке, провел языком по ложбинке груди. Я запустила пальцы в Женькины волосы, уткнулась в них носом, шалея от его запаха.
Даже подумать толком не успела о том, что лучше бы все-таки на какой-нибудь более подходящей поверхности, чем на первой, как сказала Зойка, попавшейся. И на второй тоже. Он словно услышал, поднял, как пушинку, и перекинул через плечо.
- Военный трофей? – нервно хихикнула я.
- Добыча, - хмыкнул Женька, стиснув мою попу… наверно, чтобы не упала.
Ну а я… укусила его за вырезку и засунула обе руки под ремень брюк, исследуя рельеф musculus gluteus maximus.
Вообще-то у меня не было комплексов касательно секса, но я всегда словно со стороны за собой наблюдала. Такой… Роскомнадзор: а можно ли вот так, а не покажется ли, что это уж слишком. С Платоновым – с которым спала два года. А вот теперь с мужчиной, которого толком даже не знала, контроль взял и выключился. Потому что как-то само собой стало ясно: можно все. И абсолютно неважно, что он там подумает. Потому что подумает все правильно.
Хотя нет, насчет одного пункта контроль все-таки сработал. Видимо, это вошло в привычку на уровне инстинкта: «Кир, резину!» Сам он подобные вещи в голове не держал, полностью переложив контрацепцию на меня.
Но блин, отправить Женьку в тумбочку, где лежит запас от предыдущих отношений?
- Жень, только ты…
- Спокойно, Маша, я Дубровский, - он сгрузил меня на кровать и зашуршал карманом. – Насчет этого паришься?
- Уже на парюсь, - я послала Роскомнадзор в задницу и окончательно отключила голову.