Сорок роз

Получив аттестат зрелости, Мария Кац вышла замуж за Макса Майера и начала учебу в консерватории, которая обеспечит ей самый почетный из всех дипломов — диплом пианиста-исполнителя. Училась она быстро и хорошо, два первых семестра промелькнули, как сон. Студентка столичной консерватории — разве не chic? [50]Жутко шикарно. Замечательно. Чудесно. Конечно, путь к звездам ох как труден, и тот, кто жаждет подняться ввысь, разрывается на части. Но Мария не возражала, ей это ничего не стоило, и, когда в начале третьего семестра ее предупредили, что заниматься она будет у самого строгого педагога, она и не подумала падать в обморок. Речь шла о том самом коротко стриженом господине в очках со стальной оправой, который в конце приемного экзамена спросил, кто ее педагог. Он страдал запорами, урезал свое питание до водянистых супов и беспощадно отметал все, что не вписывалось в его картину мира, — обильные трапезы, буржуазные обычаи, модную одежду. Фортепиано он считал мещанским пережитком, а современных композиторов, придерживающихся классических традиций, — преступниками.

— Буржуазия, — кричал он, — настолько испорченная, коррумпированная, прогнившая, что ей под стать лишь диссонансы!

Он охотно рассуждал о бескомпромиссности модернизма и еще охотнее — о мировом духе.

— Мировой дух, — вещал он, — беспрестанно продвигается вперед, и процесс этот подчинен законам диалектики, то есть: через тезисы и антитезисы, каковые сам устанавливает и отменяет, неутомимый мировой дух продвигается вверх, ступень за ступенью, пока в конечном итоге не достигнет всеобъемлющего синтеза. И поверьте, в Советском Союзе товарища Сталина эта высочайшая, примиряющая совокупные противоречия вершина уже достигнута. Большевики предвосхитили триумф истории. Там соединено то, что было разделено, и гармония, лживо звучащая на буржуйском фортепиано, у счастливых советских людей льется искренним, правдивым хором. Вам понятно?

— Да, — ответила Мария, — соус в кубиках.

Доцент снял очки в металлической оправе, двумя пальцами потер глаза.

— Как прикажете вас понимать?

— Соус в кубиках соединяет два чуждых друг другу элемента — жидкое и твердое.

— Н-да, — сказал доцент, — если вы так на это смотрите… а скажите-ка, откуда вы родом? Из каких кругов?

— Мой отец в прошлом закройщик-модельер, ныне рантье, и я открыто признаю, что мое бытие определяется буржуазными категориями.

— Примите мое почтение! Такое признание — предпосылка перемен. Мне это по душе. Позвольте вручить вам брошюру. Там вы почерпнете кой-какие идеи, которые помогут вам сделать следующий шаг.

Гигантские хоры и гармонично поющие матросы, трактористы и колхозницы были Марии весьма безразличны, однако диалектический метод, эта ясная, оперирующая сечениями и этапами система мышления, прямо-таки завораживал ее. И строгий доцент ей нравился. Она звала его Айслером. [51]На самом деле его, разумеется, звали иначе, это имя она позаимствовала у современного композитора, но оно превосходно подходило к мировоззрению доцента и его льдисто-голубым глазам. Вскоре Мария стала лучшей его ученицей и сквозь айслеровские очки в металлической оправе начала по-новому смотреть на свою жизнь, точнее, вникать в нее аналитически.

Я играю двойственную роль — таков был вывод. Дома я — жена Майера, в консерватории — студентка Айслера. Одна в известном смысле антитезис другой, но в отличие от мирового духа, который никогда не задерживается подолгу в одной позиции, обе Марии были вполне согласны с таким распределением ролей — ни та ни другая не рвалась оставить свою ступень. Мария Майер жила ради любви, Мария Кац — ради искусства, поскольку же от одной Марии к другой ходили поезда, студентка по дороге превращалась в мужнюю жену и выходила из вагона с радостным «Привет, дорогой, вот и я!»