Сорок пять

– Кстати, ох я безмозглый! – крикнул вдруг офицер, нагоняя Шико и хватая его за рукав. – Я же забыл, дорогой господин Шико, спросить у вас пропуск.

– Какой такой пропуск!

– Ну, конечно: вы сами человек военный, господин Шико, и хорошо знаете, что такое пропуск, не так ли? Вы же понимаете, что из такого города, как Нерак, не выходят без королевского пропуска, в особенности когда сам король находится в городе.

– А кем должен быть подписан пропуск?

– Самим королем. Если за город вас послал король, он, уж наверно, не забыл дать вам пропуск.

– Ах, вы, значит, сомневаетесь в том, что меня послал король? – сказал Шико. Глаза его загорелись недобрым огнем, ибо он видел, что ему грозит неудача, и гнев возбуждал в нем недобрые мысли – заколоть офицера, привратника и бежать через раскрытые уже ворота, не посчитавшись даже с тем, что вдогонку ему пошлют сотню выстрелов.

– Я ни в чем не сомневаюсь, господин Шико, особенно же в том, что вы соблаговолили мне сказать, но подумайте сами: раз король дал вам это поручение…

– Лично, сударь, собственнолично!

– Тем более. Его величеству, значит, известно, что вы покинете город.

– Черти полосатые! – вскричал Шико. – Да, разумеется, ему это известно.

– Мне, следовательно, придется предъявлять утром пропуск господину губернатору.

– А кто, – спросил Шико, – здесь губернатор?

– Господин де Морнэ, который с приказами не шутит, господин Шико, вы должны это знать. И если я не выполню данного мне приказа, он просто-напросто велит меня расстрелять.

Шико начал уже с недоброй улыбкой поглаживать рукоятку своей шпаги, но, обернувшись, заметил, что в воротах остановился отряд, совершавший внешний обход и, несомненно, находившийся тут именно для того, чтобы помешать Шико выйти, даже если бы он убил часового и привратника.

«Ладно, – подумал Шико со вздохом, – разыграно было хорошо, а я дурак и остался в проигрыше».

И он повернул обратно.

– Не проводить ли вас, господин Шико? – спросил офицер.

– Спасибо, не стоит, – ответил Шико.

Он пошел той же дорогой обратно, но мучения его на этом не кончились.

Он встретился с прево, который сказал ему:

– Ого, господин Шико, вы уже выполнили королевское поручение? Чудеса! Только на вас и полагаться – быстро вы обернулись!

Дальше за углом его схватил за рукав корнет и крикнул ему:

– Добрый вечер, господин Шико. Ну а та дама, о которой вы говорили?.. Довольны вы Нераком, господин Шико?

Наконец, часовой в сенях дворца, по-прежнему стоявший на том же месте, пустил в него последний заряд.

– Клянусь богом, господин Шико, – портной очень уж плохо починил вам одежду, вы сейчас, прости господи, еще оборваннее, чем раньше.

Шико на этот раз не пожелал быть освежеванным, словно заяц, в раме импоста. Он уселся подле самой двери и сделал вид, что заснул. Но случайно или, вернее, из милосердия дверь приоткрыли, и Шико, смущенный и униженный, вернулся во дворец.

Его растерзанный вид тронул пажа, все еще находившегося на своем посту.

– Дорогой господин Шико, – сказал он ему, – хотите, я открою вам, в чем тут весь секрет?

– Открой, змееныш, открой, – прошептал Шико.

– Ну так знайте: король вас настолько полюбил, что не пожелал с вами расстаться.

– Ты это знал, разбойник, и не предупредил меня!

– О господин Шико, разве я мог? Это же была государственная тайна.

– Но я тебе заплатил, негодник!

– О, тайна-то, уж наверно, стоила дороже десяти пистолей, согласитесь сами, дорогой господин Шико.

Шико вошел в свою комнату и со злости заснул.

Глава 21 Обер-егермейстер короля Наваррского

Расставшись с королем, Маргарита тотчас направилась в помещение своих придворных дам.

По пути она прихватила своего лейб-медика Ширака, ночевавшего в замке, и вместе с ним вошла в комнату, где лежала мадемуазель Фоссэз; бедняжка, мертвенно-бледная, пронизываемая любопытствующими взглядами окружающих, жаловалась на боли в животе, столь жестокие, что она не отвечала ни на какие вопросы и отказывалась от всякой помощи.

Мадемуазель Фоссэз недавно пошел двадцать первый год; то была красивая, статная девушка, голубоглазая, белокурая; ее благородный гибкий стан дышал негой и грацией. Но вот уже около трех месяцев она не выходила из комнаты, ссылаясь на необычайную слабость, приковавшую ее сначала к кушетке, а затем к постели.

Ширак первым делом приказал всем удалиться; стоя у изголовья постели, он ждал, покуда вышли все, кроме королевы.

Мадемуазель Фоссэз, напуганная этими приготовлениями, которым бесстрастное лицо лейб-медика и ледяное лицо королевы придавали известную торжественность, приподнялась с подушек и прерывающимся голосом поблагодарила свою повелительницу за высокую честь, которую та ей оказала.

Маргарита была еще бледнее, чем мадемуазель Фоссэз; ведь уязвленная гордость заставляет страдать гораздо больше, чем жестокость или болезнь.

Несмотря на явное нежелание девушки, Ширак пощупал ей пульс.

– Что вы чувствуете? – спросил он после беглого осмотра.

– Боли в животе, сударь, – ответила бедняжка, – но это пройдет, уверяю вас, если только я обрету спокойствие…