Сорок пять

И Маргарита стала ждать, как будет принято ее последнее слово.

Но Генрих словно ничего не слышал. Голова его снова опустилась, и он вновь принял тот задумчивый вид, который только что так поразил королеву.

– Margota, – пробормотал он, – Margota cum Turennio. Вот те два слова, которые я все время искал.

На этот раз Маргарита побагровела.

– Клевета, сир! – вскричала она. – Неужто вы станете повторять мне клеветнические наветы?

– Какая клевета? – спросил Генрих самым невозмутимым тоном. – Разве вы обнаружили в этих словах клевету, сударыня? Я ведь просто вспомнил одно место из письма моего брата: Margota cum Turennio conveniunt in castello nomine Loignac. Право же, надо, чтобы какой-нибудь грамотей перевел мне это письмо.

– Хорошо, прекратим эту игру, сир, – продолжала Маргарита, вся дрожа, – и скажите мне без обиняков, чего вы от меня ждете.

– Так вот, я хотел бы, друг мой, чтобы вы перевели Фоссэз из помещения фрейлин в отдельную комнату и прислали к ней одного только врача, способного держать язык за зубами, – например, вашего.

– О, я понимаю, в чем дело! – вскричала королева. – Фоссэз, так кичившаяся своей добродетелью, Фоссэз, лживо изображавшая себя девственницей, Фоссэз беременна и скоро должна родить.

– Я этого не сказал, друг мой, – заметил Генрих, – я этого не сказал, это утверждаете вы.

– Это так, сударь, это так! – вскричала Маргарита. – Ваш вкрадчивый тон, ваше ложное смирение – все доказывает, что я права. Но есть жертвы, которых от своей жены не может требовать даже король. Покрывайте сами грехи Фоссэз, сир. Вы ее соучастник, это ваше дело: страдать должен виновный, а не невинный.

– Правильно, виновный. Вот вы опять напомнили мне выражение из этого ужасного письма.

– Каким образом?

– Да, виновный – по-латыни будет, кажется, nocens?

– Да, сударь, nocens.

– Так вот, в письме стоит: «Margota cum Turennio, ambo nocentes, conveniunt in castello nomine Loignac». Боже, как жаль, что при такой хорошей памяти я так мало образован!

– Ambo nocentes, – тихо повторила Маргарита, становясь белее своего крахмального кружевного воротника, – он понял, он понял.

– «Margota cum Turennio ambo nocentes». Что же, черт побери, хотел мой братец сказать этим ambo? – безжалостно продолжал Генрих Наваррский. – Помилуй бог, дорогая моя, удивительно, как это вы, так хорошо знающая латынь, еще не дали мне объяснения этой смущающей меня фразы.

– Сир, я уже имела честь говорить вам…

– Э, черт возьми, – прервал ее король, – да вот и сам Turennius бродит под вашими окнами и глядит ввысь, словно дожидается вас, бедняга. Я дам ему знак подняться сюда. Он человек весьма ученый и скажет мне то, что я хочу знать.

– Сир, сир! – вскричала Маргарита, приподнимаясь с кресла и складывая с мольбою руки. – Сир, будьте великодушнее, чем все сплетники и клеветники Франции.

– Э, друг мой, сдается мне, что у нас в Наварре народ не более снисходительный, чем во Франции, и только что сами вы… проявляли большую строгость к бедняжке Фоссэз.

– Строгость, я? – вскричала Маргарита.

– А как же, припомните. А ведь нам здесь подобает быть снисходительными, сударыня. Мы ведем такую мирную жизнь: вы даете балы, которые так любите, я езжу на охоту, которая меня так развлекает…

– Да, да, сир, – сказала Маргарита, – вы правы, будем снисходительны.

– О, я был уверен в том, что сердце у вас доброе.

– Вы ведь знаете меня, сир.

– Да. Так вы пойдете проведать Фоссэз, не правда ли?

– Да, сир.

– Отделите ее от других фрейлин?

– Да, сир.

– Поручите ее своему личному врачу?

– Да, сир.

– И никакой охраны. Врачи молчаливы, им уж так положено. А солдаты привыкли болтать.

– Это верно, сир.

– И если, на беду, то, о чем говорят, правда и бедняжка, проявив слабость, поддалась искушению…

Генрих возвел очи горе.

– Это возможно, – продолжал он. – Женщина – сосуд скудельный. Res fragilis mulier est, как говорится в Евангелии.

– Но я женщина, сир, и знаю, что должна быть снисходительной к женщинам.

– Ах, вы ведь все знаете, друг мой. Вы поистине образец совершенства и…

– И что же?

– И я целую вам ручки.

– Но поверьте, сир, – продолжала Маргарита, – жертву эту я приношу лишь из добрых чувств к вам.

– О, – сказал Генрих, – я же вас отлично знаю, сударыня, и брат мой, король Франции, тоже: он говорит о вас в этом письме столько хорошего, добавляя: «Fiat sanum exemplum statim, atque res certior eveniet».[55] Хороший пример, о котором здесь идет речь, без сомнения, тот, который подаете вы.

И Генрих поцеловал холодную, как лед, руку Маргариты.

– Передайте от меня тысячу нежных приветов Фоссэз, сударыня. Займитесь ею, как вы мне обещали. Я еду на охоту. Может быть, я увижу вас лишь по возвращении, может быть, не увижу никогда… волки эти – звери опасные. Дайте-ка я поцелую вас, друг мой.

И он почти с нежностью поцеловал Маргариту и вышел, оставив ее ошеломленной всем, что она услышала.

Глава 17 Испанский посол

Король вернулся в свой кабинет, где уже находился Шико.

Шико все еще тревожило объяснение между супругами.

– Ну как, Шико? – сказал Генрих.

– Как, сир? – переспросил Шико.

– Знаешь ты, что говорит королева?