Сорок пять

– У вас мало проницательности, сударь, несмотря на ваши претензии быть наблюдательным; потому что достаточно иметь чуточку здравого смысла, чтобы все, что вам кажется темным, тотчас же для вас объяснилось, – разве не естественно, что госпожа де Монпансье интересовалась судьбой господина Сальседа, тем, что он скажет, его признаниями, истинными или ложными, которые бы могли скомпрометировать весь лотарингскпй дом? А если это было естественно, сударь, то разве менее естественно, что герцогиня послала верного, близкого друга, к которому чувствовала полное доверив, присутствовать при казни и убедиться de visu,[49] как говорят во дворце, в малейших подробностях этого дела? Ну, так этим другом, сударь, оказалась я, близкое доверенное лицо ее светлости. Теперь подумайте, могла ли я появиться на Гревской площади в женской одежде? Наконец, разве вы считаете теперь, когда знаете мое положение у герцогини, что я могла остаться равнодушной к страданиям этого мученика и к его попыткам сделать признание?

– Вы совершенно правы, сударыня, – сказал Эрнотон, кланяясь, – и теперь я клянусь, что восхищаюсь вашим умом и вашей логикой столько же, сколько восхищался только что вашей красотой.

– Благодарю вас, сударь. Значит, теперь, когда мы познакомились друг с другом и полностью объяснились, вы можете дать мне письмо, если оно существует и не является просто предлогом.

– Невозможно, сударыня!

Незнакомка с усилием подавила раздражение.

– Невозможно? – повторила она.

– Да, невозможно, ибо я поклялся господину герцогу Майенскому, что передам его в собственные руки госпожи герцогини де Монпансье.

– Скажите лучше, – воскликнула дама, не в силах сдерживать раздражение, – скажите лучше, что этого письма не существует, скажите лучше, что вы, несмотря на вашу мнимую щепетильность, придумали этот предлог, чтобы проникнуть сюда; скажите, что вы хотите увидеть меня опять, вот и все. Прекрасно, сударь, вы можете быть довольны, вы не только проникли сюда, вы снова увидели меня и даже сказали мне, что вы меня обожаете.

– И в этом, как и во всем остальном, сударыня, я говорил вам только правду.

– Хорошо! Пусть будет так! Вы меня обожаете, вы хотели меня видеть, вы меня видели, я доставила вам удовольствие в отплату за услугу. Мы квиты – прощайте.

– Я повинуюсь вам, сударыня, – сказал Эрнотон, – и поскольку вы меня прогоняете, я ухожу.

На этот раз дама рассердилась всерьез.

– Вот как, – сказала она, – вы-то меня знаете, но я не знаю вас. Не кажется ли вам, что у вас передо мной слишком большое преимущество? А, вы думаете, достаточно войти под любым предлогом к любой принцессе, так как вы здесь у госпожи де Монпансье, сударь, и сказать: мне удалась моя хитрость и я ухожу? Сударь, так благородные люди не поступают.

– Мне кажется, сударыня, – сказал Эрнотон, – что вы очень жестоко судите о том, что могло быть самое большее любовной хитростью, если бы это не было, как я вам уже докладывал, делом высокой важности и чистой правдой. Я не буду отвечать на ваши жестокие слова, сударыня, и совершенно забуду все то, что я должен был вам сказать пылкого и нежного, раз вы так дурно расположены ко мне. Но я не выйду под тяжестью суровых обвинений, которые вы меня заставили выслушать. У меня действительно есть письмо господина де Майена, адресованное к госпоже де Монпансье, и вот это письмо, оно написано его рукой, как вы можете убедиться по адресу.

Эрнотон протянул даме письмо, однако не выпуская его из рук.

Незнакомка бросила на него взгляд и воскликнула:

– Это его почерк! И кровь!

Ничего не отвечая, Эрнотон снова положил письмо в карман, еще раз поклонился со своей обычной вежливостью и, бледный, смертельно страдающий, повернулся к выходу из гостиной.

На этот раз за ним побежали и схватили за плащ, как Иосифа.

– В чем дело, сударыня? – сказал он.

– Ради бога, сударь, простите! – воскликнула дама. – Простите! Неужели с герцогом случилось несчастье?

– Прощаю я или нет, сударыня, – сказал Эрнотон, – это безразлично, что же касается письма, ведь вы же просите у меня прощения только для того, чтобы его прочесть, но его читать будет одна госпожа де Монпансье.

– А… несчастный безумец, – воскликнула герцогиня с гневом, полным величия, – разве ты меня не узнаешь или, вернее, разве ты не догадался, что перед тобой принцесса, неужели ты считаешь, что пред тобой сверкают глаза служанки? Я герцогиня де Монпансье; отдай мне письмо!

– Вы – герцогиня! – воскликнул Эрнотон, отступая в ужасе.

– Конечно. Довольно, давай; разве ты не видишь, что я хочу поскорее узнать, что пишет мой брат?

Но вместо того чтобы повиноваться, как ожидала герцогиня, молодой человек, придя в себя от удивления, скрестил руки.

– Как я могу верить вашим словам, – сказал он, – если вы мне уже дважды солгали?

Глаза, которые герцогиня призвала на помощь своим словам, бросили две испепеляющие молнии; но Эрнотон храбро выдержал их пламень.

– Вы еще сомневаетесь! Вам еще нужны доказательства, недостаточно моего утверждения! – повелительно воскликнула женщина, разрывая красивыми ногтями свои кружевные манжеты.