Сорок пять

— Как! Вы полагаете, что меня могут победить эти торговцы шерстью, пьющие одно только пиво?

— Эти торговцы шерстью, пьющие одно только пиво, причинили много хлопот королю Филиппу Валуа, императору Карлу Пятому и королю Филиппу Второму — трем государям династий достаточно славных, чтобы сравнение с ними не было так уж нелестно для вас, ваше высочество.

— Стало быть, вы опасаетесь поражения?

— Да, ваше высочество, опасаюсь.

— Следовательно, вас там не будет, господин де Жуаез?

— Почему же мне не быть там?

— Потому что меня удивляет, как это вы до такой степени сомневаетесь в собственной храбрости, что уже мысленно видите себя удирающим от фламандцев; как бы там ни было, вы можете успокоиться; когда эти осмотрительные торговцы идут в бой, они облачаются в такие тяжелые доспехи, что ни за что вас не настигнут, даже если погонятся за вами.

— Ваше высочество, я не сомневаюсь в своей храбрости; я буду в первом ряду; и сразят меня в первом ряду, тогда как других сразят в последнем, только и всего.

— Но, в конце концов, ваше рассуждение нелогично, господин де Жуаез. Вы признаете правильным, что я занимал небольшие укрепленные города?

— Я признаю правильным, что вы занимали все те города, которые не защищались.

— Так вот, заняв небольшие укрепленные города, которые, как вы говорите, не защищались, я и не подумаю отступить от большого города из-за того, что он защищается или, вернее сказать, грозит обороной.

— Ваше высочество, вы напрасно так рассуждаете! Лучше отступить по ровной дороге, нежели, продолжая двигаться вперед, споткнуться и упасть в ров.

— Пусть я споткнусь — но я не отступлю!

— Ваше высочество поступит так, как ему будет угодно, — с поклоном сказал Жуаез, — и мы, со своей стороны, будем действовать так, как прикажет ваше высочество, — все мы находимся здесь, чтобы повиноваться вам.

— Это не ответ, герцог.

— И, однако, это единственный ответ, который я могу дать вашему высочеству.

— Ну что ж, докажите мне, что я не прав: я буду очень рад, если вы меня переубедите.

— Ваше высочество, взгляните на армию принца Оранского — она ведь была вашей, не так ли? И что же? Теперь, вместо того чтобы находиться рядом с вашими войсками под Антверпеном, она в Антверпене, а это большая разница: взгляните на Молчаливого, как вы сами его называете: он был вашим другом и вашим советчиком, а теперь вы не только не знаете, куда девался советчик, — вы почти что уверены, что друг превратился в недруга; взгляните на фламандцев: когда вы были во Фландрии, они в каждом городе при вашем приближении вывешивали флаги на своих домах и лодках; теперь, завидев вас, они запирают городские ворота и направляют на вас жерла своих пушек — ни дать ни взять словно вы герцог Альба. Так вот, я заявляю вам: фламандцы и голландцы, Антверпен и принц Оранский только и ждут случая объединиться против вас, и они сделают это в ту минуту, когда вы прикажете командующему вашей артиллерией открыть огонь.

— Ну что же, — ответил герцог Анжуйский, — стало быть, одним ударом побьем Антверпен и Оранского, фламандцев и голландцев.

— Нет, ваше высочество, потому что у нас ровно столько людей, сколько нужно, чтобы штурмовать Антверпен, при условии, что мы будем иметь дело с одними только антверпенцами, тогда как на самом деле во время этого штурма на нас без всякого предупреждения нападет Молчаливый со своими вековечными, всегда уничтожаемыми и всегда воскресающими восемью — десятью тысячами солдат, при помощи которых он вот уже десять, если не двенадцать лет держит в страхе герцога Альба, дона Хуана, Рекесенса и герцога Пармского.

— Итак, вы упорствуете в своем мнении?

— Каком именно?

— Что мы будем разбиты?

— Неминуемо!

— Ну что ж! Этого легко избежать — по крайней мере, лично вам, господин де Жуаез, — язвительно продолжал герцог. — Мой брат послал вас сюда, чтобы оказать мне поддержку; вы не будете в ответе, если я отпущу вас, заявив, что, по моему разумению, я в поддержке не нуждаюсь.

— Ваше высочество, вы можете меня отпустить, — сказал Жуаез, — но согласиться на это накануне боя было бы для меня позором.

Ответом на слова Жуаеза был долгий гул одобрения; герцог понял, что зашел слишком далеко.

— Любезный адмирал, — сказал он, встав со своего ложа и обняв молодого человека, — вы не хотите меня понять. Мне думается, однако, что я прав или, вернее, что в том положении, в каком я нахожусь, я не могу во всеуслышание признать, что был неправ; вы упрекаете меня в моих промахах, я их знаю: я слишком ревниво относился к чести своего имени; я слишком усердно старался доказать превосходство французского оружия, стало быть, я не прав. Но ошибка уже совершена — неужели вы хотите еще усугубить ее? Сейчас мы стоим лицом к лицу с вооруженными людьми — иначе говоря, с людьми, которые оспаривают у нас то, что сами предложили мне. Так неужели вы хотите, чтобы я уступил им? Тогда завтра они отберут все, что я завоевал; нет — меч обнажен, нужно разить им, не то сразят нас. Вот что я чувствую.