Сорок лет среди грабителей и убийц

А потому, никогда не бывавши, по его словам, в Петербурге, он, по совету какого-то живущего в Острове старца девяноста трех лет, священника отца Александра, а также и по указанию тамошнего монаха-сборщика, бывавшего в Питере, по имени отец Рафаил, решился сесть на машину и приехать в Петербург, чтобы переговорить со мной и передать мне тайну, которая давно лежит у него на душе, а затем, через двадцать четыре часа, возвратиться в Остров.

Приняв его у себя в кабинете и затворив дверь, я спросил его:

— Кто же вы такой и в чем ваша тайна?

— Я, — отвечает он, — уже говорил вам, батюшка, что живу в Острове и занимаюсь теперь закупкой и продажей льна, который отправляю в Ригу. А прежде я служил в качестве управляющего в имении графа Ш. Зовут меня Василий Николаевич Ельбинович. Тайна, которую я хочу доверить вам, состоит в следующем.

Когда я жил у графа, то наложницей у него была полька по имени Антонина. Граф как-то уехал за границу и оставил все свое имущество в распоряжение Антонины. Между прочим, он передал ей шкатулку с золотыми империалами, тысяч на шестьдесят. Антонина, по отъезде графа за границу, сошлась со мной и во время пожара, который случился в доме графа в его отсутствие, принесла эту шкатулку с золотом ко мне и сказала: «Спрячь ее подальше, после мы воспользуемся ей».

Я взял шкатулку и зарыл ее в саду, в таком месте, где отыскать ее посторонним было трудно. Графу телеграфировали о пожаре, он отвечал, что золото в огне не сгорает, а обращается в слиток, который он и велел отыскать и переслать ему. Его люди все изрыли, а слитка не нашли.

Подозрение пало на Антонину, стали ее допрашивать, но она никому тайны не открыла. Вскоре, однако, она заболела и, видя приближение смерти, открылась ксендзу, что шкатулку с золотом передала мне.

Антонина умерла. Когда граф приехал, ксендз, желая ему угодить, передал тайну исповеди Антонины. Началось следствие. Меня долго судили, но при помощи адвоката, которому я заплатил до десяти тысяч, дело решилось так: меня, Ельбиновича, оставить в подозрении и следить, не окажется ли у меня больших денег, о чем дать знать суду, а ксендза за то, что он открыл тайну исповеди, лишить сана и сослать в Сибирь.

Вот теперь, батюшка, — продолжал мнимый Ельбинович, — я не знаю, что и делать с зарытыми в саду червонцами. Совесть меня замучила… Открыть правду на суде — боюсь Сибири. И подумал я: зачем попутал меня лукавый затаить столько денег, когда я, слава Богу, и своими проживу. Я человек вдовый, у меня только один маленький сын. Если буду тратить золото в своем городе, сейчас меня заподозрят. Как человек православный, я советовался на исповеди с нашими островскими духовниками, предлагая им пожертвовать это золото на бедных и на церкви, но они тоже побоялись принять столько золота. Вот тогда отец Александр и посоветовал мне ехать в Петербург и там через какого-нибудь священника передать эти деньги на благотворительные заведения золотом же или разменять его на процентные бумаги.

А отец-то Рафаил, когда я собирался ехать в Питер, попался мне на станции и спрашивает: «Ты куда, Василий Николаевич?» — «В Петербург, — отвечаю, — по делам. Надо мне посоветоваться с умным священником, только никогда я там не был и никого не знаю». — «А ты, как приедешь на Варшавскую станцию, — говорит он мне, — спроси любого извозчика: где тут Общество, в котором живет отец И.? Тебе всякий укажет его».

Я так и сделал, прямо с машины да к вам. Я слышал, батюшка, что вы во многих благотворительных делах принимаете участие, так не угодно ли, я двадцать девятого мая в десять часов утра привезу вам шкатулку с сорока или больше тысячами золотом. Вы можете его разменять или так передать его на богоугодные дела, иначе деньги мои даром пропадут. А мне достаньте к понедельнику только две тысячи рублей бумагами.

Встретьте меня на вокзале, мы с вами вместе повезем шкатулку к вам на дом, тут вы мне передадите две тысячи рублей, и я сейчас же отправлюсь обратно.

Отец Иоанн замолчал. Затем вздохнул и продолжил:

— Да… Вот что рассказал мне этот плут. И если кого Бог захочет наказать, то разум отымет… Представьте, я ему поверил! Мысль, что такие большие деньги, зря пропадающие, можно употребить на дела, богоугодные и благотворительные, смутила меня. Я подумал, обсудил обстоятельства дела, подверг мнимого Ельбиновича некоторому допросу и еще более уверился в истинности его слов. Да! Я согласился…

Старик покачал головой и опять помолчал.

— Итак, двадцать девятого мая к десяти часам утра, — продолжал он, — приехал я на Варшавский вокзал. Смотрю, действительно, идет ко мне навстречу Ельбинович со шкатулкой и тихо говорит: «Вот здесь ровно тридцать тысяч. А вы привезли мне две тысячи?» — «Поедемте, — говорю, — со мной, я посмотрю, что вы мне привезли, и тогда дам вам две тысячи». — «Ах, батюшка, ужели вы такой, что, получая тридцать тысяч, мне не доверяете и двух? Мне сейчас же нужно ехать обратно, боюсь, за мной, кажется, следят. Я приеду к вам десятого июня непременно и тогда узнаю, как вы распорядились моими деньгами».