Сорок изыскателей. За берёзовыми книгами

Поехали и мы. Внизу столько света! Лампы в матово-белых, похожих на лилии абажурах; мраморные колонны с бронзовыми украшениями… Никому не верится, что дворец запрятан глубоко под землю.

Сейчас десять часов вечера.

«Хорошо, что мы явимся на квартиру поздно, — думаю я, — когда Тычинка с Газелью уже спать залягут».

Вдруг Соня дёрнула меня за рукав:

— Папа, я хочу очень серьёзно с тобой поговорить.

— Да, что такое?

— Галя тоже у нас ночует.

— Но ведь у неё в Москве родители.

— А у нас ей интереснее. И ещё знаешь что? Я уже договорилась с Магдалиной Харитоновной: они будут жить у нас все три дня. Да, да, да, не спорь! Мама пойдёт ночевать к Ивану Ивановичу, Миша — на раскладушке в кухне, Люся с Магдалиной Харитоновной — на диване, Бэла с Галей — в моей кровати, я с остальными девочками — в большой комнате на полу, мальчишки — в маленькой, тоже на полу, а трёх мальчишек ты возьмёшь к себе в кровать: один — с тобой рядышком, двое — ногами к вам… И всем будет очень удобно и весело.

Соня тараторила так быстро, что я никак не мог вставить слово возражения. Впрочем, я понимал — возражать было уже поздно.

Подъехал поезд, открылись сами собой двери, все, толкаясь, устремились в вагон… Девушка в красной фуражке подняла руку с жезлом… Вновь захлопнулись двери, и поезд ринулся в туннель.

Живу я возле станции «Маяковская». Мы приехали, поднялись по эскалатору наверх. Москва под чёрным звёздным небом, сверкающая мириадами разноцветных огней, предстала перед нашими глазами. Ребята совсем притихли, идут строем, никто не балуется, не разговаривает. Один бедный Витя Перец уныло плетётся в стороне, босиком, в своих латаных, выцветших штанах.

Тоскливые мысли охватили меня: а если управдом узнает, что в квартире ночуют двадцать девять непрописанных граждан? А как отнесутся Тычинка с Розой к такому нашествию? А как это отразится на Мишиных экзаменах? А что скажет мама — моя жена?

Впрочем, о маме я почти не беспокоюсь. Она всегда отличалась гостеприимством. Я уверен, она будет исключительно приветлива и любезна со всеми гостями. Вдобавок эти гости преподнесут такие вкусные подарки.

Строем вошли во двор, поднялись по лестнице на третий этаж.

Соня нажала кнопку звонка. Дверь открыла мама. Она прислонилась к косяку и застыла неподвижно, пропуская мимо себя вереницу ребят. Я смутился, увидев её бледное, окаменевшее лицо, её испуганные глаза.

Впоследствии я выяснил причину маминого испуга. Миша, заслышав топот множества ног во дворе, высунулся в окно и закричал: «Мама, их человек шестьдесят!»

А самое главное, когда я разговаривал с мамой по телефону из Золотого Бора, она категорически потребовала: «Никаких грибов, никакого варенья, не больше семи ребят! Если привезёшь больше, Мише негде будет заниматься, он не поступит в вуз».

А я этого ничего тогда не расслышал.

— Вот мы и приехали, — неестественно развязно сказал я и поцеловал маму в щёку.

— Тройка по сочинению, — шепнула мама.

В первую секунду я даже не понял всего ужаса её слов. Миша, весёлый, растрёпанный, здоровался со мной как ни в чём не бывало.

В эту минуту я не мог не только переживать Мишино несчастье, но даже думать о нём. Надо было немедленно проводить всех ребят из передней в комнаты и усадить. Правда, обе руководительницы так их вышколили, что они ходили на цыпочках и даже шептаться боялись.

Я представил маме Магдалину Харитоновну и Люсю. Мама вежливо улыбнулась, а когда увидела увесистые корзинки с грибами и фруктами и грандиозные банки с вареньем, улыбнулась по-настоящему и поцеловала Люсю.

— Послушайте! Ну мне, честное слово, неудобно! Ну нельзя же так много! — ахала мама.

Она тут же поставила на плиту сразу три чайника.

А Миша уже успел перезнакомиться с мальчиками. Вместе с ними он развязывал рюкзаки, бережно вынимал и распаковывал минералы и окаменелости и о чём-то оживлённо беседовал.

Осмотр Мишиных минералогических коллекций решили отложить: завтра у него экзамен по химии и ему надо идти в кухню готовиться.

Я усадил всех ребят вокруг стола, на окнах, на диване, на кровати. Соня как хозяйка занимала девочек, показывала им все наши альбомы с фотографиями, книжки с картинками, своих кукол.

Мама, Миша и я уединились на кухне.

— Ну что? — спросил я.

— Что «чтó»? — с тоской ответила мама. — Сочинение написал очень хорошее, да не на ту тему и в слове «гуманизм» поставил два «м».

Миша с книгой в руках потянулся, зевнул.

— Ну, не поступлю в этом году, пойду работать, через два года выдержу, — равнодушно бросил он.

— Миша, ну как ты не знаешь: гуммигут — краска, гуммиарабик — клей — два «м», а гуманизм — одно. Неужели из-за какой-то одной буквы рухнет вся твоя будущность? Сам виноват, — накинулся я на него, — учиться надо, а не гонять с неподъёмными рюкзаками по разным буеракам да оврагам! Какой же ты изыскатель? Изыскатели пятёрки приносят.

— Погоди, папа, нападать. Только первый экзамен. Впереди ещё пять, — повысил голос Миша.

— Давайте лучше думать, как их всех устроить, — перебила мама.