Сорок четвертый. События, наблюдения, размышления

Нет, не будем свое сегодняшнее сознание обращать вспять. Не будем возвращаться на тридцать лет назад. Те, кто кровью своей пропитали национальное знамя, кто были опьянены счастьем первых дней, тем, что они сами водрузили это знамя на Прудентвале и Пасте, — те не смотрели на Восток. Или, во всяком случае, не смотрели на Восток с надеждой. Политически они были далеко не так «несознательны», как нам сегодня хотелось бы думать. Сколько их, начиная свою подпольную деятельность с малого саботажа, писали на стенах рядом с антинемецкими лозунгами и такие: «ППР — Платные Прислужники России». Они ведь знали, что большевики — это, самое большее, «союзники наших союзников».

Но они были детьми этого города, жили его жизнью и ради него хотели бороться. Варшава сентября 1944 года породила в их рядах иные, забытые сегодня строфы, которые они сами не любят вспоминать: «Мы ждем тебя, красная зараза, чтобы ты избавила нас от черной смерти…» Строки горечи и отречения. Отречения от программы, за которую они должны были бороться (и они хорошо сознавали это!), отречения, призванного спасти город, спасти тех, кому они и хотели послужить, поднимаясь на восстание. Конституция 1935 года, Рижский договор, возмущение польскими коммунистами, которые «узурпировали» право заботиться о будущем Польши, за которую именно они, и только они, имеют право бороться и умирать, — все это было отброшено во имя высшей необходимости, ставшей тогда, в сентябре, очевидной, — необходимости спасти само существование города и нации.

9 сентября генерал Бур доносил в Лондон: «Гражданское население переживает кризис, который может оказать кардинальное влияние на боевые части». В числе причин кризиса он упоминает «бесконечно затянувшуюся борьбу», «все уменьшающиеся голодные пайки», «быстрое истощение запасов продовольствия», «большую смертность среди грудных детей», «отсутствие воды и электричества», «террор огня», «сознание, что противник стремится уничтожить весь город, как уничтожили Старувку». Он отмечает: «Выносливость солдат — на пределе человеческих возможностей»{151}. Еще более ясно это видит командующий Варшавским округом АК генерал Лащ (Альбин Скрочиньский):

«Истребляемое гражданское население, которое героически сотрудничало с нами в первые недели восстания, теперь, не видя конца своим мукам, утратило веру в целесообразность акции и находится на пределе терпения. Можно столкнуться с проявлениями враждебного отношения к сражающимся и их руководству, как военному, так и гражданскому. Эти настроения передаются солдатам»{152}.

Действительно, группа офицеров Варшавского округа вручила генералу Буру коллективный рапорт, в котором утверждала, что восстание «из вооруженной борьбы превратилось просто в убийство наших солдат и десятков тысяч безоружных жителей Варшавы»{153}.

В эти дни даже генерал Монтер писал генералу Буру:

«Беру на себя смелость предложить призвать на выручку Жимерского и пообещать ему лояльное сотрудничество… Каждый, кто окажет нам помощь, заслуживает благодарности. Все остальное как-нибудь образуется. Для нас лучше сотрудничество с Жимерским, чем капитуляция. В польской военной истории это ведь лишь фрагменты»{154}.

Еще дальше пошли полтора десятка офицеров-повстанцев, вынашивавших мысль свергнуть руководство восстания и передать власть в руки таких политических и военных деятелей, которые провозгласили бы присоединение к ПКНО и объявили бы о подчинении повстанческой Варшавы новой, народной власти.

Попытки эти не имели практических последствий. Дело авторов упомянутого письма Бур направил в прокуратуру, а Монтеру в совершенно секретном, собственноручно написанном ответе дружески, но твердо разъяснил, что обращение к Жимерскому было бы, по его мнению, изменой.

Важно, однако, то, что в момент, когда огромные размеры национального бедствия начали доходить до человеческого сознания, потребность искать выход на путях соглашения возникала даже у дисциплинированного исполнителя «лондонской» линии. Ясно, что в той ситуации платформой соглашения должно было быть — со стороны этого направления — отречение от своих требований, от своего варианта старорежимной Польши. Это могло означать лишь согласие на объединение сил именно на основе признания правильности пути, намеченного Армией Людовой.