Ёсиока вспомнил о том, что отношения между Комаё и Кикутиё всегда и во всем близки были к соперничеству. Взять хотя бы сегодняшний концерт: ведь раз уж Комаё решила исполнить танец Ясуны под балладу в стиле
Крикам ночных ворон доверяясь,
Мы пропускали час расставанья,
Рассвет встречали на ложе любви.
Быть с тобою желал, но не быть нам вместе,
Один я под горестным небом странствий.
Мелодия подошла к наивысшей точке. Хозяйка чайного дома «Хамадзаки» и гейша Ханаскэ с неприкрытой лестью превозносили искусство Комаё:
— Она стала настоящей артисткой! Все-таки основа мастерства — это труд. Ни одного неверного жеста!
Кикутиё, слыша это, только вздыхала, а взбешенный от злости Ёсиока все больше укреплялся в желании именно ей выкупить свободу в отместку Комаё. Когда пьеса подошла к тому месту, где говорится: «Покров за покровом, завесы из листьев — и вот он уже в шатре…» — Ёсиока вдруг неосознанно взял руку Кикутиё и сжал её.
Кикутиё даже не подумала отстраниться. Она вела себя так, словно ей и дела не было до того, держит её кто-то за руку или нет. Поскольку больше ей глядеть было некуда, она устремила рассеянный взгляд на сцену, и, хотя у Ёсиоки уже вспотела ладонь, он все так же продолжал сжимать её руку, наблюдая за реакцией. Кикутиё позволила мужчине держать свою руку столько, сколько он пожелает, а свободной рукой она в это время что-то искала, видимо сигареты. Ёсиока молча вынул изо рта свою сигарету «Микаса» с золотым ободком и подал ей — любопытно было наблюдать, как она без малейшего замешательства сунула сигарету в рот. Ёсиока продвинулся еще на шаг — на этот раз, делая вид, что захвачен происходящим на сцене, он сильно потянулся лицом вперед, чтобы почти коснуться щеки сидящей к нему спиной Кикутиё, при этом он еще начал теснить её коленом.
Поскольку Кикутиё и теперь по-прежнему не выказывала удивления, молчала и не двигалась, Ёсиока сделал вывод, что она с самого начала разделяла его тайные помыслы, и это распалило его еще больше. К тому же Ёсиока был очень высокого мнения о себе как о покровителе гейш, и он уже не сомневался, что Кикутиё с давних пор ревновала его и тайно по нему вздыхала. Разумеется, она завидовала, глядя со стороны на то, какой он великолепный патрон и как заботится о Комаё. Так Ёсиока и решил для себя (взявшись в одностороннем порядке истолковать женское сердце, он, конечно же, рассуждал исключительно в свою пользу).
Кикутиё не была истинной гейшей квартала Симбаси, которых воспитывают с самых азов из девочек-учениц. По рождению она была дочерью мелкого торговца из токийского района Яманотэ, а в пятнадцатилетнем возрасте её взяли служанкой в усадьбу некоего виконта, который возглавлял в то время одно из министерств. На её кимоно еще даже не распустили складки, оставленные на вырост, а она уже тайно встречалась с каким-то студентом. Ну а потом она стала прислуживать самому виконту, да такая оказалась шалунья, что с нею забавлялись хозяева и слуги, молодые и старики…
Тем временем вернулся из-за границы молодой отпрыск виконта, и тут уж впервые даже сам старый хозяин заметил неладное и забеспокоился, как найти на девчонку управу. На счастье, именно в это время издавна вхожая в дом виконта старая гейша Дзюкити явилась в усадьбу с благодарственным визитом по случаю середины года — к ней-то и обратился виконт, прося совета. Дзюкити рассудила, что раз даже в юном возрасте у девицы такие наклонности, то, если бы она пошла в гейши, пожалуй, сумела бы достичь многого и стать большой мастерицей. Сама девица тоже, оказывается, втайне давно мечтала стать гейшей, насмотревшись на этих красавиц в роскошных кимоно, когда их приглашали в усадьбу по случаю праздников на открытом воздухе и прочих приемов, так что она совету не противилась. Для виду ей прежде всего дали отпуск и отправили к родителям, а уж потом Дзюкити ударила с ними по рукам и взяла девицу в свой дом гейш «Китайский мискант». Там её нарекли именем Кикутиё, а вскоре устроили и её дебютный выход в свет.