Соперницы

Через три месяца она уже репетировала Кармен на сцене Римской оперы. Расклеенные повсюду афиши приглашали ценителей классического вокала оценить дебют восходящий звезды Стефании Каталано. Зрители валом валили на неожиданно объявившееся величайшее сопрано последнего десятилетия. Газетные рецензии захлебывались восторгом.

А она снова стояла на сцене, чувствуя на лице жар софитов, слыша грохот оркестра, видя перед собой живую, пульсирующую пропасть зрительного зала. И стоило глубоко вдохнуть воздух, как вся она словно исчезала, растворялась в густом потоке собственного голоса и парила над сценой, невесомая, бестелесная, воплощенная мощь звука и музыки. И все пережитое, все беды и поражения, все острые вспышки счастья и следовавшие за ними кромешные провалы выплескивались из нее вместе с звучанием держащей зал за горло стальным кольцом мелодии. Наконец-то, господи, наконец-то она на своем месте.

Счастливый молодожен Фабрицио темпераментно ругался с нанятым им же самим импресарио. Эд не вылезал из реквизиторской театра, часами перебирая бутафорские шпаги и мечи.

Голубчик на премьеру не пришел. Только прислал после представления огромную корзину ее любимых мелких разноцветных хризантем.

* * *

В следующий раз встретились они только через два года в Нью-Йорке.

Светлана тогда позвонила ему из отеля, с деланым легкомыслием болтала что-то о гастролях, о том, что у нее почти случайно образовался свободный вечер и провести его в этом безумном пугающем городе не с кем. Толе совершенно незачем было знать, сколько звонков в разные точки мира пришлось ей совершить, как хитроумно вести разговоры с разнообразными секретарями и менеджерами, чтобы выяснить, где будет находиться гражданин мира Анатолий Маркович Голубчик в начале апреля этого года.

— В каком ты отеле? — спросил Анатолий. — Я подойду к семи. Встретимся в баре?

— Ну зачем, там столько людей, — капризно отозвалась она. — Поднимайся ко мне в номер, мы же свои люди.

Опустив трубку на рычаг, она подошла к зеркалу, придирчиво осмотрела встревоженное осунувшееся лицо, лихорадочно блестевшие глаза, беспокойные руки. Взгляд охотника, выслеживающего добычу. Что и говорить, вид не слишком соблазнительный. Придется потрудиться, чтобы к семи часам предстать перед Толей довольной жизнью, игривой и страстной женщиной-кошкой.

Он появился ровно в семь. Светлана, сидя в кресле у двери, уже полчаса прислушивалась к доносящимся из коридора звукам и все равно вздрогнула, услышав дробный стук в дверь. Он вошел — как всегда элегантный, в светлом костюме, плавно облегающем большое сильное тело, прикоснулся горячими губами к ее щеке, произнес с привычным оттенком восхищения:

— Ты все хорошеешь.

Она рассмеялась низким, зовущим смехом. Откинула голову, позволив темным волосам прохладной волной скользнуть по его руке.

Черт, как же мучительно и сложно это все. Почему бы просто не броситься ему на шею, как раньше. Ведь ей и в самом деле приятно нравиться ему, от его пристального цепкого взгляда по спине начинают бегать мурашки, а сердце в груди взволнованно подпрыгивает и замирает. А все равно приходится разыгрывать этот глупый спектакль, в котором участь главной актрисы сейчас полностью зависит от ее таланта.

Он спросил:

— Как поживаешь? Как Фабрицио? Эд?

Она принялась безмятежно щебетать. Ее известность растет, она получает все больше приглашений. Эд уже прекрасно болтает по-итальянски, вытянулся, загорел и, кажется, не вспоминает о прошлой жизни. У Фабрицио все прекрасно, недавно приобрел новый пакет акций какого-то автомобильного концерна.

Голубчик кивал, внимательно слушал. Глаз его, прикрытых тяжелыми веками, почти не было видно. Он сидел в непринужденной позе, откинувшись на спинку дивана. Пройдясь по комнате, Светлана, словно невзначай, опустилась на диван рядом с ним, задев коленом его ногу, потянулась вперед, отчего декольте ее вечернего открытого платья опустилось ниже, соблазнительно обнажив округлую грудь.

— Так что занесло тебя в Нью-Йорк? — вдруг быстро спросил он.

— Гастроли, я же говорила по телефону, — пряча бегающие глаза, ответила она.

— Странно, — темные брови поползли вверх, — мне что-то не попадалось сообщений о гастролях Римского оперного театра в Америке.

— Ну, дорогой, всем известно, какой ты завзятый театрал, — она легонько хлопнула его по руке, скользнув кончиками остро отточенных ногтей по коже.

Он перехватил ее руку, сжал ладонью запястье. От его прикосновения по жилам побежали резкие щекочущие электрические разряды. Толя придвинулся ближе. Она уже чувствовала исходящее от него тепло, вдыхала знакомый пряный запах. Суровое невозмутимое лицо римского полководца склонилось над ней, и она подалась вперед, откидывая голову и беспомощно прикрывая глаза, ожидая, что вот сейчас, сейчас его настойчивые губы коснутся ее рта. В голове неотвязно стучало: «Все идет как надо, все получилось».

Однако он не поцеловал ее. Выждав несколько секунд, она взглянула на него из-под опущенных ресниц и наткнулась на твердый, издевательски участливый взгляд.