Соотношение сил

Стояла сонная мокрая весна. В сквере возле театра прыгали всклокоченные тихие воробьи. В луже плавал кораблик – продолговатый кусок коры с бумажным парусом, надетым на палочку-мачту. Карапуз лет пяти в синем, длинном не по росту пальто с оттопыренными плечами смотрел на кораблик, задумчиво ковыряя в носу. Из подвернутого рукава свисала варежка на шнурке. Полосатая вязаная шапка съехала на затылок. Две девочки-подростка, явно балетные, бежали через площадь от здания филиала, красиво перескакивая лужи, почти не касаясь земли блестящими черными ботиками.

«Как хорошо, какая я счастливая», – думала Маша.

Теперь это было ее обычное состояние, будто кто-то шепнул ей по секрету, что бояться нечего. Все плохое осталось в прошлом. Никого больше не арестуют, не убьют, войны не будет.

Токсикоз у нее был легкий и скоро совсем прошел. В последний раз немного затошнило, когда она увидела, что ее фамилия изъята из списков распределения ролей, из афиш и программок. Комок подкатил к горлу, глаза защипало, но она быстро справилась и поздравила Родимцеву.

– Ты все-таки чокнутая. – Катя покрутила пальцем у виска. – Только «заслуженную» получила, тебе бы танцевать и танцевать.

– Я же не навсегда. – Маша махнула рукой. – Отстреляюсь и вернусь. Вся жизнь впереди.

– Вся жизнь… – задумчиво повторила Катя. – Через годик-другой могла бы стать примой.

– Через годик вряд ли, через два – запросто. Форму я точно не потеряю, изголодаюсь по сцене, вернусь с новыми силами.

Катя помотала головой:

– Не обольщайся, Машка. Танцевать ты, конечно, будешь, но примой вряд ли станешь. Они же все бездетные. Или балет, или ребенок.

Маша не стала спорить. Зачем? Катя сама с собой спорила, ее одолевали противоречивые чувства.

– При таком муже, при такой жилплощади я бы тоже родила, только погодила бы лет до тридцати, поднялась бы на недосягаемую высоту и тогда уж… Ну-ка, покажи руки!

– Зачем? – удивилась Маша и вытянула вперед кисти.

– Мальчик, – уверенно заявила Катя.

– С чего ты взяла?

– Примета старинная. Если бы ты ладошками вверх показала, тогда точно девочка. Да и вообще, перед войной больше мальчиков рождаются.

Маша весело подмигнула и прошептала:

– Катюня, войны никакой не будет, все это вранье.

– Ты откуда знаешь? – также шепотом спросила Катя, и глаза ее изумленно округлились. – Илья сказал?

Маша загадочно улыбнулась, помотала головой:

– Чувствую. У беременных интуиция обостряется.

«Война! Какая чушь! – думала Маша. – Уже год в Европе воюют, ну сколько можно? Абсолютно идиотское, противоестественное занятие. А у нас с тридцать четвертого по сороковой людей погибло немерено, может, больше, чем на войне. Потом Финляндия…»

Слово «Финляндия» каждый раз прошибало током. Перед глазами возникал Май Суздальцев без ноги, на костылях. Она не видела его таким, но ясно представляла, как он сидит за столом в военкомате, костыли прислонены к спинке стула. Май выхватывает пистолет из кобуры дежурного. Выстрелы, дыры в усатом портрете. Подстреленный Май падает неуклюже, на бок, вместе со стулом и костылями. Вокруг паникуют, матерятся. Май больше ничего не чувствует, и это навсегда.

Она отгоняла кошмар, вспоминала репетиции, танцы, концертные поездки, усталость и радость, когда получались сложные прыжки и поддержки. Целый мир, каждое мгновение наполнены смыслом. Не может все это исчезнуть просто так, в никуда, навсегда.

Однажды ей приснилось, как они с Маем танцуют па-де-де из «Аистенка». Музыка звучала, но оркестровая яма была пуста и темна, в зале ни души. На очередном витке фуэте сцена превратилась в глубокий снег, они продолжали танцевать, не проваливаясь, не чувствуя холода. Снежный наст хрустел и пружинил, как батут. Май отпустил ее руки, взлетел в кабриоле, но, вместо того чтобы приземлиться, стал медленно, плавно подниматься. Сделал поворот в воздухе, тур он лэр, но какой-то необыкновенный, замысловатый, упруго вытянул ноги, конечно же, целые и невредимые. Она стояла, задрав голову, и точно знала, что он не упадет.

Глава двадцатая

Ося уснул на рассвете и проснулся от стука. Не открывая глаз, спросил:

– Кто там?

Никакого ответа. Стук продолжился, и Ося понял, что это дождь стучит по крыше. Было тепло, но так пасмурно, что пришлось включить настольную лампу. Часы показывали половину первого. Он выглянул на балкон. Качалка и круглый столик стояли у стены, под навесом. Вазу с зелеными яблоками и бутылку с остатками «Глаз куропатки» он обнаружил в комнате, на комоде. Плед лежал в кресле у камина. Он облегченно вздохнул. Совсем не помнил, как двигал мебель и убирал посуду. Наверное, сделал это машинально, в полусне. Перед рассветом дождь уже накрапывал. Если бы все осталось у перил, под открытым небом, промокло бы насквозь.

Когда он вылез из ванной, опять услышал стук, на этот раз уж точно в дверь. Ничего не стал спрашивать, затянул пояс халата и повернул ключ. На пороге стоял Ансерме.

– Джованни, с вами все в порядке? Я стучу уже полчаса.

– Доброе утро, Пьер, я был в ванной. – Ося зевнул. – Вчера вы обещали великолепную погоду.