Иногда мы употребляем термин «метафоры»: таков наш способ перемещения мыслей между различными ментальными сферами. Некоторые метафоры кажутся совершенно пешеходными, если угодно (мы говорим, что нужно «предпринять шаги», чтобы вызвать или предотвратить какое-то событие). Другие метафоры выглядят поистине чудесными: неожиданные образы приводят к удивительным прозрениям – так ученый решает задачу, воображая себе жидкость как льющуюся по трубе (или в форме волны, состоящей из множества перекрывающих друг друга сфер). Когда подобные концепции начинают играть важную роль в наших наиболее продуктивных формах мышления, естественно задаться вопросом, что такое метафора. Но мы редко замечаем, сколь часто мы используем метафоры в повседневном мышлении.
Что представляет собой метафора? Велик соблазн согласиться с функциональными определениями – например, что метафора позволяет заменить один вид мысли другим. Но если пожелать структурного определения метафоры, мы не найдем единства мнений; нас ждет бесконечное разнообразие процессов и стратегий. Некоторые из них элементарны, ибо, проводя аналогии, мы уничтожаем столько деталей, что два разных предмета начинают казаться одинаковыми. Другие же формы метафоры сложны настолько, насколько это вообще возможно. В итоге приходишь к выводу, что под общим названием «метафора» скрывается множество значений, потому что не существует границы между «метафорической» и обычной мыслью. Никакие два объекта или два ментальных состояния не могут быть идентичными, а потому всякий ментальный процесс должен использовать некое «подручное средство», чтобы создать иллюзию одинаковости. Каждая мысль в какой-то мере есть метафора.
Когда ученые наподобие Вольты и Ампера выяснили, как репрезентировать электричество с точки зрения давления и потоков жидкостей, они смогли применить бо́льшую часть своих знаний о жидкостях к электричеству. Хорошие метафоры полезны, поскольку переносят в целости унифреймы из одной сферы мысли в другую. Такие перекрестные соответствия могут нам позволить перемещать даже «семейства» описаний в другие сферы, где можно применить к ним ряд хорошо развитых навыков. Однако эти соответствия трудно обнаружить, ибо чаще всего наблюдается просто перенос унифрейма одной сферы в беспорядочные скопления знаний другой сферы.
Откуда берутся наши наиболее продуктивные, регулярные перекрестные соответствия между сферами? С одними мы, похоже, фактически рождаемся благодаря унаследованным параномам; другие метафоры мы обнаруживаем сами по мере взросления; но большинство из них узнается от других участников наших культурных коллективов. Вдобавок время от времени кто-то выявляет новую переформулировку, которая настолько плодотворна и настолько легко объяснима, что она быстро становится частью общей культуры. Естественно, хотелось бы узнать, как были сделаны величайшие открытия в области метафор. Но это произошло в далеком прошлом, а потому историю таких открытий мы вряд ли когда-либо прочтем. Наши лучшие идеи, подобно наследственным признакам, формируются лишь однажды, случайно, а затем распространяются от сознания к сознанию.
Глава 30
Ментальные модели
Мир сохранил сентиментальность просто потому, что это наиболее практичное явление на свете. Только она заставляет людей делать дело. Мир не поощряет сугубо рациональную любовь, по той причине, что сугубо рациональный любовник никогда не женится. Мир не поощряет сугубо рациональные армии, ибо сугубо рациональная армия убежит с поля боя.
30.1. Знание
Что на самом деле значит «знать»? Допустим, Мэри (или какое-то другое живое существо – или машина) может ответить на некоторые вопросы о мире вокруг – без необходимости проводить доказательные опыты. В этом случае мы согласимся, что Мэри знает наш мир. Но что будут значить для вас и для меня слова Джека: «Мэри знает геометрию»? Насколько нам известно, Мэри верит, что квадраты бывают круглыми, – а Джек, между прочим, с этим не спорит! Слова Джека больше говорят нам о самом Джеке, чем о Мэри.