Сообщество разума

Супрессорам достаточно знать, какие ментальные состояния нежелательны.

Цензоры должны помнить и узнавать, какие ментальные состояния нежелательны.

Чтобы понять, почему юмор столь часто связан с запретами, примем за данность, что нашими наиболее продуктивными формами мышления являются те, которые наиболее подвержены ошибкам. Мы можем допускать меньше ошибок, ограничившись осторожными «логическими» рассуждениями, но так у нас появится меньше новых идей. Большего можно добиться при помощи метафор и аналогов, пускай они тоже не лишены изъянов и часто вводят в заблуждение. Думаю, именно поэтому столько шуток опирается на признание недопустимых сравнений. Почему, кстати, мы крайне редко признаем негативный характер юмора как такового? Возможно, у этого «отрицания» есть забавный побочный эффект: отвергая «подцензурные» мысли, наши цензоры заодно блокируют мысли о себе – и делают себя невидимыми.

Перед нами объяснение проблемы бессмысленных острот, беспокоившей Фрейда. Табу, которые формируются в социальных структурах, можно узнать только от других людей. Но иначе обстоит дело с ошибками интеллекта: ребенку не нужен никакой друг, который отругает его, если башня упадет, если этот ребенок сунет ложку в ухо – или «зацепится» за мысль, которая создаст в его разуме бесплодную петлю. Если коротко, мы можем самостоятельно выявить многие из своих интеллектуальных ошибок. Теория острот Фрейда основывалась на идее о том, что цензоры подавляют мысли, которые признаются «предосудительными» близкими нам людьми. Фрейд попросту упустил из вида тот факт, что неэффективные рассуждения столь же предосудительны, а потому не менее «смешны» – в том смысле, что их тоже требуется подавлять. Нашим цензорам нет необходимости проводить различие между социальной некомпетентностью и интеллектуальной глупостью.

27.7. Смех

Что подумает марсианский пришелец, увидев смеющегося человека? Зрелище должно быть поистине ужасным: яростные жесты, содрогания тела, грудная клетка бурно вздымается и опадает, воздух оглашают жуткие звуки, и ощущение такое, будто человек одновременно хрипит, лает и задыхается; лицо искажается гримасами, в которых улыбки словно сливаются с зевками, рычаниями и хмурыми взглядами. Что способно вызвать такой, уж простите, припадок? Наша теория дает простой ответ.

Функция смеха состоит в том, чтобы нарушать размышления других людей!

Когда мы видим и слышим смеющегося человека, это порождает такой хаос в нашем уме, что мы не в состоянии продолжать мыслить здраво. Нелепость ситуации мешает нам «сохранять серьезность». И что дальше? Наша теория снова приходит на помощь.

Смех фокусирует внимание на текущем состоянии ума!

Смех словно фиксирует текущее состояние ума и сводит всякую возвышенность к нелепости. Дальнейшие размышления невозможны, все внимание сосредотачивается на шутке. Каково функциональное значение этого «эффекта окаменения»?

Мешая «принимать всерьез» текущие мысли и тем самым помогая им развиваться, смех дарит время на создание цензоров, контролирующих подобные ментальные состояния.

Чтобы создать или улучшить цензора, нужно зафиксировать те последние ментальные состояния, которые породили «подцензурные» мысли. На это требуется некоторое время, в течение которого наши кратковременные воспоминания задействуются полностью – и это, естественно, препятствует любым попыткам других процессов изменить данные воспоминания.