Сообщество как городская практика

Публичная осведомленность характеризует нашу способность благодаря повторяющимся мимолетным столкновениям и прочным вовлеченностям определять социальное положение других, опознавать их и даже ожидать их увидеть. Бездомный, спящий под мостом, мимо которого вы каждый день проходите, может однажды там не оказаться, и вы, возможно, будете гадать, куда он или она делся. Когда закрывается газетный киоск, мы можем даже ощущать легкое раздражение, поскольку привычное взаимодействие с его продавцом заставляло нас ощущать включенность, – благодаря подобным переживаниям мы чувствуем себя как дома. Однако они не только воздействуют на наш индивидуальный личностный комфорт. Повторяющиеся мимолетные столкновения и прочные вовлеченности также формируют некое окружение, в котором могут создаваться и интерпретироваться символы. Например, граффити представляют собой трансляцию символов, которые имеют значение лишь для тех, кто обладает знанием соответствующей субкультуры (необязательно локальной: слоган ACAB – all cops are bastards (все копы – ублюдки) – можно обнаружить на стенах в Берлине, Нью-Йорке или Пизе) или определенным знанием местности, сформированным публичной осведомленностью. Когда я переехала в Берлин, мои сыновья захотели узнать, почему «люди везде пишут на стенах»: необходима осведомленность о берлинском движении против джентрификации, чтобы некоторые граффити стали более понятны или чтобы разглядеть в разбитых окнах совершенно новых зданий характерные для этого движения символы протеста. Живущим в Сан-Паулу известен факт: улицы фавел пустеют, как только по ним проезжает полицейская машина; это спровоцировано пониманием того, что произойдет дальше, но для того, чтобы это понимание стало общим, требуется публичная осведомленность. Она представляет собой знание, но его невозможно получить иным способом, кроме как посредством опыта. Публичная осведомленность основана на нарративах места, которые (исходно) нигде не записаны. Она оказывается собранием уличных кодов, но не только их, поскольку подобные коды подразумевают предписания относительно того, как нужно себя вести, а публичная осведомленность не является таковым предписанием. Публичная осведомленность характеризует такое реляционное окружение, в котором мы понимаем, что происходит, но нам не требуется признавать это правильным, обоснованным, приятным или положительным в каком-то ином смысле, а кроме того, оно не сообщает, как нам действовать. Хотя публичная осведомленность не обязательно приятна в психологическом смысле, она проясняет социальное и в силу этого может формировать наше ощущение безопасности. Участвовавшие в нашем исследовании социальной безопасности жители, ощущавшие, что их узнают лавочники на торговой улице, чувствовали себя в большей безопасности. Не думаю, что в связи с этим они полагали, будто в меньшей степени могут стать жертвой преступников, но, уверена, это означает, что их ощущение публичной осведомленности облегчало им интерпретацию пространства, в котором они оказывались, выявление кодов и в этом смысле, как следствие, давало им ощущение того, что они «в курсе» и чувствуют себя дома. Перформансы, осуществляемые людьми в публичном пространстве, и те способы, с помощью которых у них появляется знание той или иной локации, различаются в зависимости от их биографии, прежних опытов, которые можно воспроизводить, исходя из других контекстов, и таких категориальных факторов, как возраст, гендер и этничность. Однако определенное ощущение узнавания других, вызванное предшествующими мимолетными столкновениями, может пробудить ощущение сообщества, как это произошло в случае живущей в Хиллеслёйсе Айсун, женщины среднего возраста родом из семьи турецких мигрантов:

Хиллеслёйс – это знакомый мне район. Мне важно знать, что за люди тут живут. Я знаю, что тут живет много нормальных людей. Когда я встречаю их на улице, у меня нет ощущения наподобие «кто это такой?» (Blokland 2009b: 28–29).