Соната разбитых сердец

Он ударил ее еще раз и еще. Сердце бешено колотилось, словно готовое выпрыгнуть из груди, и Гретхен ощутила волну блаженства, которая накрыла ее с головой, а затем вознесла на самый гребень наслаждения.

Она полностью отдалась ему, желая его больше жизни. Гретхен нетерпеливо дернулась, не в силах больше ждать, мечтая лишь о том, чтобы наконец разделить с ним тот огонь, что пылает внутри. И лишь тогда Джакомо овладел ею: резко, напористо, безжалостно, и в тот же миг Гретхен достигла пика удовольствия.

Весь остаток ночи прошел в блаженстве и экстазе.

Глава 15 Стыд

— Проклятье, дочь моя! Ты хоть понимаешь, что творишь?

На благородного Никколо Эриццо было жалко смотреть: лицо побагровело от ярости, парик съехал набок, он в отчаянии хватался за голову, в надтреснутом голосе слышался неподдельный ужас. Если бы кто-то увидел его в этот момент, то точно решил бы, что тот лишился разума. Эриццо что есть силы пнул резной деревянный комод, только чудом устоявший на месте.

Франческа сидела за клавесином, ее пальцы так и застыли на черных и белых клавишах. В тот день она с удовольствием разучила две сонаты Доменико Скарлатти, обе невероятной красоты. А теперь ссора с отцом испортит все настроение, это уж точно.

Девушка стойко выдержала яростный взгляд Никколо, чем разозлила его еще сильнее. Как смеет дочь противиться его воле? После всего, что он для нее сделал!

— Я не позволю тебе разрушить выгодную партию из-за глупого каприза, поняла? Не хочу больше слышать про этого проходимца! Или я запрещу тебе видеться с соплячкой Контарини, ясно?

Франческа не могла этого больше выносить. Сохраняя уважение к отцу, она тем не менее ответила решительно и твердо. Она его не боится. И никогда не боялась.

— Отец, вы не можете заставить меня выйти замуж за Альвизе Дзагури вопреки моей воле. Я ненавижу его: он высокомерный глупец и любит только себя и свои деньги. Я не сделала ничего дурного, просто пришла на бал, где собралось пол-Венеции. Это совершенно естественно, что Казанова тоже был там.

Эриццо не верил своим ушам.

— Да как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне?! И с каких это пор ты сама решаешь, что для тебя лучше? Будь жива твоя несчастная мать…

— Мама всегда желала мне добра! А вы не имеете права навязывать мне в мужья человека, которого я терпеть не могу.

Это было уже слишком.

Никколо Эриццо подошел к дочери и, не в силах совладать с яростью, дал ей звонкую пощечину. Голова девушки дернулась назад, будто от удара плеткой. Боль была сильной, а еще сильнее — унижение.

Осознав, что он натворил, расстроенный отец залился краской.

— Франческа… — произнес он слабым голосом, не в силах закончить фразу.

— Надеюсь, вы довольны! Я в полной мере ощутила отцовскую заботу. Теперь, с вашего позволения, я хотела бы удалиться.

При этих словах Франческа вскочила на ноги, в гнетущей тишине дошла до двери и покинула комнату.

Растерянный Эриццо остался стоять на месте, молча сжимая руки.

* * *

Франческа рухнула на кровать, по пылающим щекам текли слезы. Слова отца ее ужасно расстроили: как же она устала от того, что ее мнение никто не воспринимает всерьез! Неужели ее чувствами можно торговать на рынке Риальто, словно отрезами ткани? Это несправедливо!

Потом мысли Франчески невольно обратились ко вчерашнему вечеру: вот это было действительно чудесно. Первый раз в жизни она познакомилась с таким невероятным человеком. Канатоходец, акробат, путешественник, прирожденный соблазнитель, смельчак, утонченный собеседник — все это было в Джакомо Казанове и даже больше! Понятно, почему женщины теряют голову из-за него. Конечно, он очень красив, но это далеко не главное.

Франческа взглянула на красную розу, которую он ей подарил: цветок стоял на столике, в изящной вазе. Она вспомнила, как Джакомо смотрел на нее и как учащенно забилось ее сердце, когда она сама увидела его впервые — во время рискованного трюка на пределе человеческих возможностей.

Казанова — настоящий бунтарь, неудивительно, что Венеция так его боится, ведь он воплощает в себе все то, от чего этот город хочет избавиться. Он сам сказал, что никогда не откажется от своей сути ради каких-нибудь жалких общественных привилегий. В этой фразе столько гордости, что бросает в дрожь. Да, дело именно в этом: Венеция дрожит от страха при виде Казановы, потому государственные инквизиторы и гвардейцы и не спускают с него глаз.