Соната единорогов

Джой, не смея сказать ни слова, затаила дыхание. Далекая, призрачная, но слышная так же ясно, как удары ее сердца, музыка пронеслась над двумя автострадами, насмешливая и любящая, каждой каденцией счастливо противоречащая самой себе: вечная, смехотворно обольстительная. И Абуэлита слышала ее. Джой признала бы отражение музыки Шейры на лице бабушки, даже если б сама вдруг стала глухой, как пень.

Абуэлита бессознательно поднесла другую руку к груди, в глазах ее засветилось молодое томление.

— Это она, — прошептала старуха. — Музыка снов. Вот ее ты могла бы мне подарить.

— Музыка снов, — Джой показалось, что слова эти произнес далеко отсюда кто-то другой, не она. — Ты способна слышать ее?

— Каждую ночь, — сказала Абуэлита. — Каждую ночь напролет, не знаю как долго. Мне снятся такие странные места, Фина, ты не поверишь, насколько странные. Лица, животные, всякие существа — и эта музыка. Я как-то рассказал о них Бриттани, — это моя няня, ну и имена же у них, — так та вкатила мне укол. Так что теперь я о ней никому не рассказываю, о музыке. Только тебе.

Впоследствии, когда были сочинены всякого рода объяснения, ни одному из которых никто так и не поверил, Джой ни разу не усомнилась в правильности того, что сказала в ту минуту.

— Ладно, — произнесла она. — Ладно, Абуэлита. Давай вернемся, ты наденешь плащ, может быть прихватишь еще пару вещей. И я отведу тебя к музыке снов.

В конце концов, им пришлось покинуть «Серебристые сосны» без разрешения. На конец дня Абуэлите была назначена массажная терапия, это во-первых; во-вторых, обитателям санатория никогда не дозволялось покидать его в обществе одних только детей. И наконец, этим вечером показывали «Гарольд и Мод», и то, что старая женщина готова была пропустить очередную серию «Гарольд и Мод», выглядело невнятно подозрительным. Они упустили два автобуса, пока Абуэлита не взяла все дело в свои руки и не вывела Джой через задние ворота, у сторожа которых лежал в кармане запретный плеер, отчего вернуть его в реальность могла разве что автомобильная сирена. Они проскользнули мимо, не прервав ни единого прищелкивания его пальцев.

Абуэлита, сколько ее помнила Джой, всегда считалась в семье авантюристкой, единственной из взрослых, кому имело смысл предложить прорыть подземный ход в Китай, исследовать упоительно пугающий ненаселенный домишко или уплыть на весельной лодке через летнее озеро на полуостров Калифорния. Но ту же Абуэлиту, с которой Джой нередко проходила половину города в поисках ее любимой цыганки-гадательницы, подруги детства из Лас-Перлас или фильма с Марией Феликс либо Кантинфласом, Абуэлиту, казавшуюся почти такой же неутомимой, как ее внучка, всего несколько лет спустя явственно вымотали две долгих поездки на автобусе, хоть она и не жаловалась и никаких объяснений не просила. Музыка Шейры еще удерживала все ее внимание, еще цвела в ее глазах, однако, пройдя несколько кварталов, Абуэлита захромала и по смуглой индейской коже ее стала разливаться пугающая бледность.

Еще квартал. Луна уже подходящая. Еще квартал до Аломар и мы в Шейре, и все будет хорошо. Стоит ей перебраться в Шейру, и она поправится.

Однако Граница исчезла.

Оставив Абуэлиту отдыхать у почтового ящика, Джой принялась отчаянно рыскать по всем направлениям, все безнадежнее то бросаясь в проулок, то наполовину перебегая улицу — тщетно. Музыка еще пробивалась сквозь шум машин на Валенсия, но не было знакомых переливов сумеречного воздуха, не было ни малейших признаков того, что в одном шаге отсюда другой мир вдыхает свое серебристое утро. Граница сгинула.

Абуэлита терпеливо ждала у почтового ящика. Джой повернулась и медленно пошла к ней.

— Абуэлита, — сказала она, — я не могу отвести тебя туда, откуда исходит музыка. Это то место, о котором я тебе рассказывала, я знала, как в него попасть, но больше найти его не могу. Прости. Мне так ужасно жаль.

Бабушка улыбнулась, потрепала ее по волосам.

— Ну и ладно, Фина. Расскажешь мне о нем на обратном пути, это будет не намного хуже. Все хорошо, Фина. Не плачь.

— Какое там хорошо, — сказала Джой. — Я правда, правда хотела взять тебя в Шейру. Она необычная, слишком необычная, ее не перескажешь, и в мире нет больше никого, кому я могла бы ее показать. А теперь она исчезла, я потеряла ее и никогда не найду снова и ты никогда не узнаешь.

Ни при ком, кроме бабушки, не смогла бы она произнести эти последние слова.

Абуэлита обнимала ее, здесь, на уличном углу, низко выпевая:

— Маленькая, маленькая Фина, ты так и не научилась плакать вслух, правда, mi corazón? Ну, и пусть, и пусть. Абуэлита поверит всему, что ты ей расскажешь, ведь так оно и было всегда?

Джой почувствовала, что бабушка вдруг подняла взгляд вверх, что тело ее гневно выпрямилось и напряглось. Абуэлита резко произнесла по-английски:

— Простите, но у нас свои секреты. Уходите.

И сардонически вежливый голос Индиго ответил: