Сон Тины

-- Спи, спи... Я постараюсь продлить твой сладкий сон... И каждый раз, как ты захочешь проснуться -- я поцелуем и лаской снова усыплю твое сердце, и тебе опять приснится, что я люблю тебя...

Я сжимал ее плечи и ноги, и она почти переставала дышать и говорила слабым от страстного томления голосом:

-- Пусть это мне снится... пусть это будет лишь сном, только бы он подольше длился...

Может быть, Тина так же притворялась, что верит моей любви, как я притворялся, что люблю ее. И может быть, ее радости и вернувшаяся веселость были так же притворны, как мои ласки и поцелуи... Иногда она казалась искренно счастливой, но часто отчаянье овладевало ею, и тогда она снова становилась прежней сумасшедшей Тиной, старавшейся забыться в кутежах и сумасбродствах.

* * *

Как-то кутили мы всю ночь напролет, окруженные теми же что и в прошлом году, молодыми, не знающими куда девать свое время и деньги, людьми, среди которых не было только одного бедного Крона... Утром, бледные и усталые от бессонной ночи, мы поехали в наемном автомобиле за город в дубовую рощу, чтобы там продолжать кутеж в недавно открывшемся летнем ресторане... Мы все сидели на террасе, замученные, молчаливые и не могли уже ни пить, ни смеяться...

Роща свежо зеленела редкой, пушистой листвой, сквозь которую огненно синели просветы весеннего неба. Шел ветер в ветвях, и они важно покачивались, трепеща нежными, словно лакированными, листочками на молодых, зеленых побегах. Здесь как будто был праздник чистоты и юности, ради которого все омылось, принарядилось, ярко и радостно блестело и шумело... А мы были нечисты, пьяны, утомлены, грустны...

Тина протянула мне руку через стол, и вдруг ее рот скривился и из глаз брызнули слезы. Она закрыла лицо руками и поспешно встала из-за стола...

Я увел Тину в кабинет. Она долго плакала, обняв меня за шею руками и прижимаясь лицом к моему плечу, говорила:

-- Скажи мне, наконец, правду: любишь ли ты меня?.. Я измучилась, я больше не могу выносить этой игры!.. Мне кажется, что ты притворяешься, и что ты еще не забыл и... страдаешь... Я не могу отделаться от подозрения, что, лаская меня, ты думаешь о другой... Поклянись, что это не так!.. Или оттолкни меня от себя, если я тебе не нужна, и тогда я уже наверное буду знать, что мне делать... Ах, я убила бы себя, если бы знала, что это принесет тебе счастье!.. Иногда мне хочется убить ту... за то, что ты из-за нее страдаешь...

Я утешал и успокаивал ее как мог, Но, должно быть, мои слова были недостаточно убедительны, потому что она не переставала плакать, и ее глаза с мучительным недоумением погружались в мои, словно желая проникнуть мне в душу... В конце концов, все оставалось в прежнем положении, и ничего нового нельзя было придумать, что бы облегчить страдания мои и ее. Но я продолжал лгать, потому что правда теперь была бы для нее смертью. И она цеплялась за мою ложь, как утопающий за соломинку, догадываясь, что я лгу и отгоняя от себя эту страшную догадку...

Я заставил ее лечь в постель и целовал ее мокрые от слез глаза и щеки, пока она не затихла... Она заснула и плакала во сне, слезы бежали из ее закрытых глаз на подушку, и она, раскрывая рот, глубоко, прерывисто вздыхала, как обиженное, до потери сил наплакавшееся дитя...

Я вышел от нее в полдень... На террасе никого не было. Наши спутники разбрелись и, вероятно, спали по разным углам ресторана... Перед террасой на поляне стоял автомобиль, и в нем, откинув на спинку сиденья голову, мертвецки спал шофер...

Я смотрел по сторонам с чувством первого человека, впервые попавшего на землю, в день весеннего расцвета природы. Глаза невольно щурились от яркого солнца, блестевшего на листьях и на воде каналов, в которых ясно, до последнего листка, отражались огромные деревья, уходя вершинами вниз, в глубину другого, такого же огненно-синего, прозрачного неба, какое было вверху... Я переходил из одной аллеи в другую, по деревянным мосткам, перекинутым через каналы, по мягкой, еще немного влажной, траве. И везде передо мной вставали колоннады стволов, крепко сидевших в земле старыми корнями, полных жизненных соков и неудержимого стремления возможно больше выгнать из себя ветвей и листьев что бы сильнее чувствовать ими солнечный блеск и тепло, огненную лазурь неба, влажность и прохладу весеннего воздуха... Среди зелени кустов и деревьев сияли белые, каменные беседки, из сумрака которых, сквозь колоннаду, казалось, кто-то смотрел и провожал меня глубокими, тихими глазами...

В главной аллее, позади меня вдруг мягко зашумел по гравию экипаж. Я посторонился и пропустил его вперед... В экипаже сидели две дамы, устало развалившись, одна -- в большой, черной шляпе, другая -- в белой... Я не успел рассмотреть их лиц, и когда они проехали -- мои глаза почему-то приковались к одной, и у меня задрожали колени... Черная шляпа и под ней низко лежавший узел черных волос были мне так знакомы...