Сон после полуночи (Клавдий)

Услышав свое имя, Вителлий Старший вскочил с ложа и, едва не касаясь лбом пола (Клавдий эдиктом категорически запретил проскинезу[13]), поклонился жене императора. Затем достал из-под тоги нагретую на груди туфельку, которую Мессалина подарила ему однажды прямо со своей ноги, и благоговейно поцеловал ее изящную подошву.

Мессалина приветливо улыбнулась. Старый сенатор засиял, точно вылетевший из штемпелей новый денарий. Авл, не переставая жевать, во все глаза уставился на жену императора.

И только лицо Клавдия осталось без изменений. В своих мыслях он был бесконечно далек от жены и гостей. От ложа, усыпанного лепестками роз. От столика, заставленного блюдами с самыми изысканными яствами. Дворца…

Размышляя о прошлом Рима, он вдруг вспомнил Тита Ливия.

Их разговор — когда знаменитому ученому было уже за шестьдесят, а ему только четырнадцать лет. Он дал Ливию прочитать свой первый труд по истории этрусков, и робея, ждал приговора.

«Это хорошо, что ты знаешь язык мёртвого народа!» — начал Тит Ливии.

«О, да! — воодушевляясь похвалой, воскликнул он. — Это позволило мне по уцелевшим письменам восстановить целые периоды его истории!»

— Ты что-то сказал, дорогой? — наклонилась к мужу Мессалина, поправляя сползший ему на ухо венок из миртовых веток.

— Нет-нет, я сыт — спасибо! — невпопад ответил Клавдий.

— Зато я умираю от голода и жажды! — капризно скривила губы Мессалина и, видя, что Клавдий по-прежнему не обращает на нее внимания, возмутилась: — Разве так должен муж встречать молодую жену? А ну-ка, вина сюда и еды! — захлопала она в ладоши. — Да побольше! Начинаем завтрак сначала!

Отложив блюда с яблоками, слуги внесли запеченные яйца и заново накрыли стол к великой радости Вителлия Младшего известного всему Риму своим прожорством.

— За что будем пить? — спросила Мессалина, показывая мизинцем, чтобы ей налили неразбавленного фалернского.

— За нашу Венеру! — разбрызгивая вино, высоко поднял кубок старый сенатор. — Нет!

— зажмурился он, точно от яркого света. — Что жалкая Венера по сравнению с Мессалиной? И хотя безжалостная стола скрывает от нас ее божественную фигуру, за нашу неповторимую, прекраснейшую Валерию Мессалину!

Мессалина по-своему истолковав тост, охотно сбросила с себя нарядную столу.

Оставшись в короткой, полупрозрачной тунике, она обвела Вителлия Младшего таким взглядом, что даже этот, растленный с детства в скандально знаменитых «Венериных местечках» Тиберия молодой человек перестал жевать и густо покраснел.

Мессалина довольно усмехнулась и мелкими глотками стала цедить вино, поданное ей в старинном греческом кубке с изображением резвящихся Амуров.

Авл искоса наблюдал за каждым движением этой красивой, стройной женщины, рассказы о неслыханном распутстве которой были на устах всего Рима. О нем знали все — от консула до последнего раба. Все, кроме ее собственного мужа. Верша государственные дела, Клавдий наказывал в эдиктах знатных матрон, даже не подозревая, что их прегрешения могли сойти за невинные забавы по сравнению с тем, что вытворяла его Мессалина.

Говорили, что жене императора давно наскучили тайные свидания с любовниками сенаторами. Теперь на всех углах клялись, что видели ее то в одном, то в другом публичном доме, где она открыто предлагала себя понравившимся мужчинам.

Рассказывали о таких гонениях, которые доверчивый император по навету жены обрушивал на тех, кто отказал ей в настойчивых просьбах, что невольно вспоминались самые худшие времена Тиберия и Калигулы. При помощи верных людей и лжесвидетелей Мессалина ухитрялась оговаривать самых преданных мужу людей. Авл ожидал, что и сегодня кто-нибудь из его знакомых римлян, не рискнувших вступить в преступную связь с женой самого Цезаря, будет обвинен в заговоре или государственной измене.

Но на этот раз Мессалина пребывала в прекрасном настроении.

— Не кажется ли тебе, дорогой, что ты давно уже не удостаивал своим вниманием Второй Молниеносный легион? — ласково обратилась она к мужу.

— Второй? — переспросил Клавдий. — Молниеносный?..

Мысленно он по-прежнему находился вдалеке от дворца. На расстоянии, которое нельзя измерить ни римскими миллиариями, ни эллинскими стадиями, ни парфянскими конными переходами.

«Это хорошо, что ты знаешь язык мертвого народа… — сказал ему Тит Ливии и вздохнул. — Теперь таких, как ты, осталось немного, и этруски представляются нам, римлянам, в весьма общих очертаниях. Если так пойдет и дальше, то лет через сто их вообще начнут считать сказочным народом, чем-то вроде скифов или даже амазонок! Я хотел посвятить им отдельный труд, ведь столько мы переняли от них, но все не доходили руки. Может быть, это удастся тебе?»

Это был не приговор нелепому и бессвязному его труду, как теперь прекрасно сознавал Клавдий, а благословение, напутствие на всю его жизнь.

— Что это с тобой сегодня? — донесся до Клавдия голос жены. — Я жду ответа!

— Какого еще ответа? А, да — Второй Молниеносный… — поморщился император и, снова закрывая глаза, пробормотал: — А разве у Ромула был такой?..