Сон, похожий на жизнь (Повести и рассказы)

Глубокой ночью мы оба, обессиленные, пластом лежали на полу нашей каморки. И вдруг со скрипом отъехала дверца, и прекрасная комендантша своими дивными белыми ногами запихнула к нам полосатый матрас.

— А цыпа эта доиграется, — произнес Пека. — Пол-Федора я ей засажу.

— Ты щедр.

Проснулся я от каких-то ритмичных скрипов. Лежал, смежив веки. Неужто это он уже исполняет страшную свою месть в отношении комендантши? Вот он, рабочий напор! И какое-то полыхание. Северное сияние, что ли, сюда провел? Смело открыл глаза... Господи, это он челку свою расчесывает металлической гребенкой — другая, видимо, не берет!

— В один дом приличный хочу тебя отвести. Жениться думаю.

Если я не лежал бы — упал! Клиент мой неожиданно открылся светлой стороной.

— А сейчас, что ли, утро уже?

— Еще день.

Да, денек емкий получился!

— Ну, одеты вроде нормально, — оценил Пека. — Идем.

Мы шли через Кожевенную слободу, вдоль Яузы. Май, тепло! Лужи пышно окаймлены пушистым тополиным пухом, темнеющим к середине от краев.

— Дед его кожемякой был...

— Чей?

Пека удивленно остановился.

— Чего — чей? Кузьмина!

— Так мы к нему, что ли, идем?

— Ну!

Лихие он выбирает маршруты.

— А по себе дерево рубишь? — поинтересовался я.

— Так меня, сына каторжного, на спецфакультет взял!

Это я слышал уже. А потом на эту же каторгу и направил.

Любит Пека непосильные рубежи.

— Дед его кожемякой был. Мял портфели...

Выбор удачный.

— Намял дом.

И теперь, понимаю, мы туда идем?

Про деда как раз я готов был послушать: думал, отдохну, в сценарий это вряд ли войдет.

— Все шишки государства, с царской еще поры, в очереди стояли за портфелем его. И лыбились подобострастно: «Вот кто на самом деле портфели нам раздает!»

— А в кандалы? В Сибирь?

— А портфели?

— Тоже верно.

— И никто, заметь, не смел поторопить его. «Рано ишшо» — и весь разговор! И в советские времена — то же самое.

Добрались, слава богу, и до советских времен.

— Дом, во всяком случае, не отобрали...

Где ж тогда, действительно, мять? Да, идеальные отношения художника с государством. От художника, конечно, многое зависит. Но важно еще — что мять.

— На похоронах его все вожди были...

И покойные, видимо, тоже.

— Стояли все сами не свои. Один все рыдал, не мог остановиться!

Дзержинский, видимо.

— Хоронили его...

Видимо, в портфеле.

— Хотели у Кремлевской стены. Но Кузьмин наш — внучок-то! — соображал уже. У кремлевской зароют — выкопают. Потребовал Ваганьковское.

— Смышленый.

— Ну так с раннего детства среди вождей!

Мне бы такое.

— На коленях прыгал считай у всех, пока те ждали в беседке свой портфель.

И допрыгался. Портфель себе тоже намял.

— Меня, сына каторжного, на спецфакультет взял!

Это мы слышали уже. Похоже, Пека это как заклинание повторяет.

— Батя всю дорогу мне: «Петр-рович друг! Поезжай — все тебе сделает». Точно! Дает с ходу, что ни попроси. Этот год — вентиляторы с пневмоприводом для взрывоопасных шахт, дробилки, шнеки, резцы — это лишь в этот год! — Он даже икнул от пресыщения. — Ну и вообще. Все эти годы поддерживал: «Только честь отца не урони!»

С честью отца его непростая ситуация.

— Так ты на Кузьмине, что ли, жениться собираешься? — съязвил я.

— А, тут дело такое... дочь у него.

Это он с неохотой сказал. Но без дочери никак! Без дочери бы с женитьбой проблемы возникли.

— Да, широко замахнулся.

— А чего же? Я наглый раб.

Ясно. Пека, как и батя его, тоже нацелился на дочь командира. Традиции блюдет.

— Ну давай, давай, — я оживился. Что за кино без лиризма? Даже в советских производственных фильмах лиризм бушевал!

— Кончал тут горный. Инка росла.

Ну? Было бы странно, если бы она не росла. Пауза. Энтузиазма не наблюдаю. Производственная тема бойчей у него шла.

— Ну и, надеюсь, выросла? — подстегнул я сюжет.

— Прихожу к ним с дипломом. С цветами... Она одна.

— Та-ак, — произнес я настороженно. От Пеки нужно ждать опасности на каждом шагу.

— Гляжу — она смутилась даже. Теперь-то ее не смутишь.

Сложные, видимо, отношения.

— Ну, а тогда-то встречались мы.

Почему у него каждая формулировка угрожающе звучит?

— «Ты, наверное, в Москве хочешь остаться?» — спрашивает. Зарделась вся.

Везет некоторым.

— Это мне — горняку?! — Пека вдруг рявкнул. Я даже отшатнулся от него. Слава богу, я ничего такого ему не предлагал.

— Во! — Пека характерным жестом гулко хлопнул ладонью по сгибу руки.

— И она это видела?

— Нет, — Пека с сожалением произнес. — Так догадалась.

— Так чего мы идем?

— Так а ты на что? Разберись!

Поручил мне ответственный участок. Я-то думал, что я на нем еду. А фактически — он на мне.

— Так ты с той поры не показывался, что ли, ей? — какой-то я нездоровый интерес ощутил к делу.

— Почему? Заезжал к Кузьмину по делам.

Понимаю: шнеки, резцы.

— И дочерью интересовался, — подсказал я.

— Ну — когда время было, — скупо подтвердил. — Сейчас она уже фу-ты ну-ты... искусствоведша вся! — Пека повертел костлявой рукой. Неужели такая страшная? — Только Ранний Ренессанс интересует ее. Когда он был, кстати? Ну ладно. Разберись.

Большие полномочия дает.

— Во ВГИК этот поганый она направила меня!

На «поганый» я обиделся.

— А другой дочери, попроще, у него нет?