этих людей заслуживали смерти. В одном из рассказов В. Шаламова говорится о судьбе заместителя начальника Ленинградского УНКВД Никонова, сподвижника Ежова и Заковского, которому во время "следствия" раздавили яички (об этом методе, как о самой страшной пытке, которую невозможно выдержать, писал в первом томе Солженицын). Читая рассказ Шаламова, я не испытывал никакого удовлетворения. Вероятно, этот Никонов вполне заслужил за свои преступления расстрел по суду. Но и он не заслужил столь страшных мучений и издевательств. Это глубокая нравственная ошибка - думать, что расправа Сталина с основными кадрами коммунистической партии и советского государства была, пусть и в крайне извращенной форме, торжеством какой-то исторической справедливости. Нет, гибель этих людей стала прологом к торжеству еще более страшных несправедливостей - не только по отношению к партии, но и ко всему народу нашей страны.
Солженицын странным образом готов признать, что и весь советский народ, все русские и нерусские народы заслужили свою нелегкую участь, выпавшую им в 20-40-е годы. Еще в первом томе он восклицает, имея в виду уже не партию, а самых простых людей нашей страны: "Мы истратились в одной безудержной вспышке семнадцатого года, а потом СПЕШИЛИ покориться. С УДОВОЛЬСТВИЕМ покорялись... Мы просто ЗАСЛУЖИЛИ все дальнейшее" (С. 27, разрядка Солженицына). Немало подобных же высказываний можно найти и во втором томе "Архипелага". Ошибочность и несправедливость такой позиции кажется слишком очевидной, чтобы тратить время на ее опровержение.
О коммунистах - узниках ГУЛАГа
Коммунисты составляли, по-видимому, большинство среди расстрелянных в 1937-1938 годах. Однако сотни тысяч арестованных рядовых коммунистов и партийно-комсомольских кадров среднего звена были вместе с другими заключенными отправлены в лагеря. Их судьбе Солженицын посвятил одну из глав второго тома, да и в других главах этого тома о коммунистах говорится немало. Очень кратко коснувшись тех коммунистов, для которых "коммунистические убеждения" были интимны, а не постоянно на языке, которые не выставляли своей "партийности" напоказ и не отделяли себя от других заключенных, Солженицын главное
203
свое внимание уделяет тем "ортодоксам" и "благонамеренным" (глава о коммунистах так и называется - "Благонамеренные"), которые и в лагере пытались оправдать Сталина и его террор, которые пели на этапах: "Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек", которые считали чуть ли не всех зэков осужденными справедливо и только себя случайно пострадавшими. Солженицын находит немало поводов поиздеваться над такими "благонамеренными" и "ортодоксами". Иногда его ирония вполне заслужена. Действительно, среди арестованных в 1937-1938 гг. коммунистов было немало таких, кто продолжал верить не только Сталину, но и Ежову, кто держался обособленно или даже враждебно по отношению к другим заключенным. Но прозрение, по понятным причинам не всегда полное, наступало очень быстро, и уже через несколько месяцев "следствия" количество "благонамеренных" и "ортодоксов" среди арестованных членов партии быстро сокращалось. А в лагерях их и вовсе было немного. Но, разумеется, осуждение Сталина и органов НКВД для большинства коммунистов вовсе не означало отказа от своих социалистических и коммунистических убеждений.
Солженицын явно грешит против истины, когда, описывая судьбу коммунистов в лагере, он заявляет, что они "никогда не возражали против засилья блатных на кухне и в придури" (С. 337) и что "ортодоксы все скоро хорошо устроятся" (С. 329). Автор "Архипелага" высказывает даже следующую гипотезу: "Да не было ли письменной или хотя бы устной директивы: коммунистов устраивать поприличнее?" (С. 339).
Нет, Александр Исаевич, такой директивы никогда не существовало, и Вы хорошо знали это, когда в повести "Один день Ивана Денисовича" рассказали о судьбе коммуниста Буйновского, ни за что брошенного в холодный карцер. По лагерной судьбе Бориса Дьякова и Галины Серебряковой нельзя делать выводы о положении и поведении основной части коммунистов, оказавшихся в сталинских лагерях. Во многих отношениях их положение было даже худшим, чем положение других категорий заключенных, и гибло их в лагерях никак не меньше, а, пожалуй, и больше, чем других заключенных. На этот счет нет, конечно, достоверных статистических данных. Однако из материалов партийных конференций, проходивших после XXII съезда КПСС, мы знаем, что в Москву в 1955-1957 гг. возвратилось лишь около 6% членов партии, арестованных здесь в 1936-1939 гг. Остальные 94% были реабилитированы посмертно. Да и в целом по СССР из
204
одного миллиона членов партии, арестованных во второй половине 30-х годов, вернулось после 15-18-летнего заключения едва ли более 60-80 тысяч человек. Пережитые страдания оставили в этих людях глубокий след, и среди них очень мало осталось людей, сколько-нибудь похожих на тех, о которых с таким сарказмом пишет сегодня А. И. Солженицын.
Социализм, революция или религия ?