Соло на одной клавише

– Для меня утро было самой настоящей работой без выходных и без отпуска, на которую я вставала каждый день, с которой я не могла уволиться, и дело было даже не в зарплате: слёзы кофе из кофе-машины и гроши печенья из буфета. Это меня, правда, мало волновало. Дело было в любопытстве: всегда хотелось знать, каким будет продолжение. Я была привязана к своей жизни. Именно кофе, именно печеньем и прочими мелкими радостями. Они словно крючки держали меня на плаву, не давая утонуть и тащили куда-то наверх. Возможно, я была просто пойманной рыбой, а тащил меня рыбак-человек, к которому в данный момент я и была привязана, он тащил чтобы поцеловать, насладиться властью и может быть даже отпустить, чтобы потом, я с окровавленным от его поцелуев ртом, навсегда разучилась клевать. Плыви потом в гордом одиночестве, игнорируя другие наживки. Одиночество – это искусство, которым я ещё не владею. Только когда ты научишься его понимать, прогуливаясь по залам своего сознания, наслаждаясь его красотой, то обязательно встретишь другого любителя этой живописи, который остановится напротив картины одной моей жизни.

Дверь приоткрыта, тёплый ветер ласкал её ноги, прекрасные ноги. Дверь в которую он входил постоянно, без стука, узнать самочувствие. Можно сказать, надоел, но не было лучше и вообще никого больше не было. Она не решалась закрыть её раньше, хотя понимала, что всё уже, всё как будто исчерпано. Страшно было остаться одной. Она знала, без него ещё хуже. Дождалась, он сделал это первым. Главное вовремя уйти, нет, главное, чтобы он вовремя пришёл.

* * *

Небо капризничало, жена тоже. Похоже было на сговор. Я проснулся от аромата кофе, который струился из кухни. Я мысленно зашёл на кухню, там пролиты люстры, их мягкий свет намочил мои ноги, я одет в кухонный уголок, стол покусывает локти, кофе жжет мой внутренний мир, дым выпускают губы. Я с ним балуюсь, в руке моей сигарета, с ней не поговорить, она скучает, потом, как жена, будет из пепельницы ворчать, что я ей сломал жизнь. Я снова закрыл глаза и постарался уснуть. Но тщетно. Сон уже ушёл в душ, и было слышно как он полощет горло и собирается чистить зубы моей щёткой. Надо было вставать.

Скоро я вышел из ванной на звуки кофе.

– Что ты молчишь всё утро? Чем-то недоволен? – налила мне жена горячего счастья и пододвинула его ещё ближе, чтобы пил, пока теплилось.

– Нет, пытаюсь общаться с тобою мысленно, – вытирал я воду с мокрой головы полотенцем, что висело на моей шее.

– Я так и поняла, что злишься. Неужели нам так сложно прийти к компромиссу?

– Давно уже к нему пришли, и чай выпили, и кофе, и даже переспали несколько раз. Теперь вот не знаем, как уйти от него, чтобы никого не обидеть, – взял я за тонкую фарфоровую ручку чашку и сделал глоток, на краю её остался след кофе, капля которого стекла, насколько ей хватило сил и остановилась в нерешительности: «Идти или засохнуть здесь?»

– Но что делать, если мы едим вместе, отдыхаем вместе, даже спим вместе?

– Да, самое досадное, что в одной постели мы видим разные сны, – поставил чашку на стол.

– Знаешь, о чём я жалею, что холодильник открываю чаще, чем книги. Что вместо того, чтобы готовить тебе, лучше бы читала, читала другие лица. Будешь? – показала жена мне тарелку с нарезкой колбасы, открыв холодильник, собираясь её убрать.

– За каждым идеальным мужем стоит на кухне своя идеальная жена, – покачал я головой в знак того, что не буду.

– Это ты идеальный? Тогда подари мне машину, – закрыла она кухонный ларец.

– Зачем? У тебя же нет прав.

– Именно, хочу уехать подальше.

* * *

А меня, кто же будет есть меня? Или я теперь настолько несъедобная, пресная? Я вывернутая, как бельё, как рыба, посаженная в клетку, я не могла понять тогда, да и сейчас не понимаю, почему ты не мог допить пойло своё, взращённую из собственных рук детку любви? Зачем было меня так мучить? Зачем было меня есть, чтобы потом столько времени не переваривать?. Я же помню, как секундная стрелка отсчитывала часы в пустоте, на кухне только я и кофе, проглатывая даты встречи и прочее, ночь промяукает Лагутенко, затягивая тушью в свою оболочку. А утром мне надо было, как и всем, на работу. Твою я тоже помню, как ревносто ты к ней относился, словно это была твоя патологии. На каждое слово моё ты собирал целый кроссворд, стал со мной грубым, вульгарным. Вставляй и властвуй. Я имею в виду мат. А я как птенец из группы начального обучения, неспособная к этому языку абсолютно. Это меня унижало, оскорбляло. Я понимаю, что всё это было предисловием к твоему новому роману, к твоей неуверенной пляске эго.