Солнышко в березах

Сейчас, стоя у колонны, вспоминая ту букварную мудрость, я вдруг остро понял — едва ли не первая это потребность, желание быть вместе с таким существом. Ведь я все время хотел его встретить, хотел подружиться с ним, ходить с ним рядом, брать его за руки, улыбаться ему, видеть в ответ его ясную улыбку. Оно, существо, имело для меня вполне определенный внешний облик и, кажется, даже облик внутренний, его мир был мне так же ясен и желанен. Очень хотелось, чтоб существо было добрым, спокойным, чистым и тихим — я тогда уже, видимо, в потенциале не терпел всяких хищниц, клеопатр, мессалин и вамп, — и еще хотелось, чтоб оно так же радовалось запаху осенней конопли и березовых листьев, свету пасмурного неба, облакам, заре, ветру летом и снегу зимой — вообще всему, что люблю и без чего мне трудно живется. Наверное, слишком много желаний. Когда их много — они не исполняются. И все-таки… Все-таки…

Недавно шел дамой поздним вечером. Куда я ходил? И зачем… В таких случаях говорят: «Просто так…» Или: «Гулял…» Было холодно. Уже стемнело. И было удивительное сине-яркое и как бы стеклянное ночное небо, прозрачное, словно только что-протертое влажным. Такое небо бывает лишь холодной весной. Такое небо снимают в цветном кино. И фиолетово-лиловой тьмы были тучи. Они двигались. Луна то подсвечивала их края библейской тайной, как на старых голландских картинах, то утробно пропадала в пучине, то наконец выходила совсем, сияла серебряно, чеканно и гасла вновь. Она гасла надолго, и под тучами последней синей зарей светило на севере небо — такое сосущее душу колдовской тишиной, севером, тайной, непостижимо таинственной удаленностью и отрешенностью, что я не мог идти дальше, смотрел. Черные уснувшие домишки были под той зарей, и она холодела, самоцветно синела и синела. Дул ветер по темной улице, а я стоял, зябнул, смотрел, и до странной жажды хотелось обнять, взять за руку кого-то близкого, прислониться, смотреть и понимать вместе…

Иногда, думая о Ней, я хотел, чтоб она любила и умела печь пирожки с вареньем и повидлом. Их так хорошо и редко стряпает мама. А если б стряпала она — я даже видел все это: и запачканную мукой щеку, и волосы, и губы, и какой-то передничек, завязанный сзади мило, небрежно, и короткое домашнее платье, которое лучше всякого другого, и ноги ее в домашних стоптанных туфлях…