Солнцежар

Мать ребенка продолжала надрывно кричать и вырываться из рук мужа. Её привлекательное лицо перекосила гримаса ужаса. Выпавшая из рук кола заливала брюки коричневым.

Вдруг парень, из последних сил державший толстяка на весу, решил сменить тактику и ударил его плашмя ладонью по спине так сильно, будто хотел, чтоб он либо ожил прямо сейчас, либо уже поскорее всё закончилось.

Толпа замерла. На миг всё стихло и в этой тишине собравшиеся услышали громкий булькающий звук. Толстяк сделал долгий мучительный вдох и задёргался всем телом как жирный червь.

Изо рта на асфальт выпала и покатилась маленькая деревянная бусина, сплошь испещрённая выжженными на ней знаками.

***

Солнце уже давно должно было клониться к закату, но по какой-то причине зависло в зените и жарило неимоверно.

Выставив руку в окошко, Катя ловила встречный ветер ладонью, но даже он был горячим. На дороге плавился асфальт, воздух над ним дрожал и переливался в призрачном мареве, искажая пространство.

Машина уносила их всё дальше от города, а мама всё никак не унималась. Нервничая, она всегда болтала без умолку. То и дело посматривая в зеркало заднего вида, она строила предположения, что же могло случиться с тем мальчиком на заправке, будто генератор случайных чисел выдавая самые странные версии и тут же отметая их как не рабочие. Успокоилась она лишь после того, как они проехали несколько деревень, за окном сменился пейзаж и появилось стойкое ощущение, что всё осталось далеко позади. Она убедилась, что за ними никто не гонится и только тогда перестала тараторить.

Переключившись на фестиваль, мама уже спокойно начала рассказывать об Александровке – месте, в которое они едут, о невероятно живописных видах из села, об Уральских горах и скрываемых ими сокровищах, о великом Полозе и бабке-Синюшке. Катя ни о чём не спрашивала, а она всё говорила и говорила. Медленнее, тише, её голос становился всё более густым и тягучим как поздний осенний мёд. Катя слушала с закрытыми глазами и проваливалась в сон.

Мамины сказки – единственное, что позволяло ей чувствовать себя ребёнком в шестнадцать с небольшим.

***

Когда отец ушёл из семьи, Кате было почти четырнадцать.

Развод родителей стал тем самым громом среди ясного неба, – настолько всё неожиданно произошло. В семье никто не ссорился, не бил тарелок, не плакал по ночам в подушку и тут родители объявили ей, что «они приняли решение развестись».

Если бы Кате кто-то сказал за неделю, что в её семье произойдёт несчастье – развод родителей – последнее, о чём бы она могла подумать.

Они втроём как нормальная семья ходили в кино и гуляли в парке, смотрели дома фильмы и играли в настолки, по очереди подтрунивали над котом, а потом выяснилось, что «мама с папой просто слишком разные люди, так бывает».

И никто ничего не объяснил, не попрощался, не обнял. Папа просто собрал вещи и ушёл в неизвестном направлении.

И хотя всё казалось понятным, но ни Катя, ни кот на самом деле ничего не поняли.

В доме резко стало неуютно, пусто и тихо. Было слышно, как стрелки часов отсчитывают время, которое они живут без отца. Мать отмалчивалась, ничего не делала и ничего не ела. Большую часть времени она лежала в постели, отвернувшись к стене.

Квартира перестала пахнуть как жилая: на плите не шкворчала жареная картошка, из крана не лилась вода, в ванной не пахло пеной для бритья и не витали ароматы маминого парфюма.

Катя хорошо помнила то злополучное утро, когда она проснулась и поняла, что больше ничего не будет как прежде. Детство закончилось.

Она умылась, включила музыку на полную катушку и пошла варить свой первый в жизни суп. С тех пор она никогда не расслаблялась и всегда была немного настороже. Ведь за притихшей мамой надо было следить, чтобы она не умерла от голода или чего-нибудь с собой не сделала.

Маме, конечно, всё это не понравилось. Она сразу встала с постели и попыталась отнять у Кати все обязанности, которые она на себя взвалила. Но оказалось, что сама она толком ничего не может, а только смотрит растерянно по сторонам и плачет.

Она забывала на ходу, что уже вскипятила чайник и ставила его снова. По нескольку раз солила готовящийся ужин. Так и не смогла снять с верёвки высохшие рубашки отца. И, вообще, она была такой несобранной, жалкой и хрупкой, что Кате иногда было стыдно за свою толстокожесть. Ей казалось, что она не чувствует и десятой доли того, что испытывает мама.