Солнцеворот

— Вот же ж выстроили, не́люди! Тут же зимой топить — умучаешься. Экая домина, а живут — раз-два и со счету сбился. Нам-то в бараке и то приятнее, там хоть стены деревянные. Дерево — оно своё, человеческое, в обиду не даст, зимой согреет.

Баронет повернул налево, к двери.

— Зимой девка греть должна, а не дерево, — заметил он. — Вот ты, пацан, чем языком трепать, взял бы, да завалил ту доску, что рядом идёт. Глядишь, детей бы настругали, всё жратвы больше.

Сагде показалось, будто в лицо кипятком плеснули. В глазах побелело от ярости пополам с обидой, навернулись слёзы. Унтиди сжала её левую ладонь, стало чуть легче. А потом Сагда услышала голос Никкира, всё такой же ленивый, скучный:

— Дык, ещё ведь не зима.

— Дык, тренироваться надо начинать, — передразнил баронет, остановившись перед дверью.

— Ну, уболтал, веди к своей мамке, буду тренироваться. Только рядом будешь стоять, брюхо ей придерживать, а то, боюсь, раздавит, пропаду почем зря.

В этот миг, казалось, замер без движения весь мир. Никкир говорил вроде бы так, как обычно, но Сагде почудилась сдерживаемая злость в его голосе, отчаянное желание уязвить, сделать больно, о… отомстить?..

Баронет медленно повернулся, смерил Никкира безразличным взглядом. Посмотрел на Сагду. Усмехнулся чему-то и — молча открыл дверь.

— Ваше величество! — крикнул он туда. — Дети прибыли, согласно вашему приказанию.

Из глубин невидимого пока помещения раздался тихий голос, исполненный силы. Голос единственного существа, которое с полным правом могло назвать замок своим домом.

— Пусть войдут.

3

Над ним можно было хихикать, прибираясь в далеком дворце. Его можно было ненавидеть в темноте спящего барака. От него можно было даже презрительно отвернуться, когда он показывал приемы битвы на мечах баронетам. Но когда он смотрел на тебя, можно было лишь трепетать и молить Реку, чтобы всё осталось как есть, чтобы он не уничтожил тебя, не смахнул, как крошку со стола.

Эрлот молчал, пока собравшиеся в тронном зале дети дрожали от страха. Он сидел на троне, они — стояли на подкашивающихся ногах. Он заглядывал в каждое лицо по очереди, и каждое лицо бледнело, каждое сердце замирало от этого взгляда, который давил, выворачивал наизнанку.

На Сагду Эрлот взглянул лишь мельком, и за это она была ему благодарна. За это она малодушно простила ему в тот миг и бараки, и смерть родителей. А вот на Унтиди взгляд Эрлота задержался. Сагда с беспокойством покосилась на подругу и вздрогнула.

Пусть и бледная, но смотрела Унтиди дерзко, с вызовом. Зубы стиснула, нахмурилась, стала похожа на мелкого хищного зверька, изготовившегося к атаке на волка.

Эрлот улыбнулся и отвёл взгляд.

— У кого из вас есть живые родители? — тихо спросил Эрлот. — Поднимите руки.

Сагда повернула голову. Поднялось пяток рук. Потом — ещё три, робкие — это были те, у кого осталась одна мать, или один отец. Наконец, вскинул руку мальчишка, у которого остался один немощный дедушка. Дедушка не мог работать, и мальчик делил с ним свой паёк.

— Прекрасно, — сказал Эрлот. — Завтра к закату они будут мертвы. Вас заставят собраться во дворе, и из ваших родителей высосут всю кровь, до последней капли. Возможно, я сам поучаствую. Возможно, мне будет не до того. Но это произойдёт.

Сагда забыла, как дышать. Она не верила услышанному, но и сомневаться не могла. Эрлот не угрожал, не злился. Он просто рассказывал, что будет, и рассказывал так, что было ясно: если ему захочется, всё произойдёт хоть сейчас.

— Потом, — сказал Эрлот, — вас разделят. Вы пойдёте в услужение к графам и лордам, в качестве фаворитов. Среди них есть те, кто любит человеческий молодняк. Впрочем, я надеюсь, вы достаточно взрослые для того, чтобы понять, какие смыслы я вкладываю в слово «любит». Отношения господина с фаворитом не вправе контролировать даже я, это — их личное дело. Сколько вы там проживете, и проживете ли, будет зависеть лишь от вашего везения, и, возможно, самую чуточку от вашей гибкости. — Тут Эрлот усмехнулся каким-то своим мыслям.

Сагда стискивала руку Унтиди так сильно, что той, наверное, было больно, но она молчала, понимая чувства подруги. Сагда представляла, как всё будет, и крохотные волоски на её руках начинали приподниматься, кожа покрывалась пупырышками. Почему-то ей явственно воображалась ночь. Она лежит голая, в огромной, мягкой постели. Сверху наваливается что-то, неразличимое во тьме, закрывает рот холодной ладонью, острые клыки скользят по шее… Но страшнее всего даже не это, а то, что она — одна, совсем одна! Нет и не будет рядом Унтиди.

Нет, даже не это самое страшное, а осознание, что где-то с Унтиди сейчас происходит то же самое, а скорее всего даже хуже. Ведь эта дерзкая девчонка не станет молчать. Нет у нее этой «гибкости», о которой говорит Эрлот. И трусости нет, чтобы смолчать…

— Гордишься, что с маленькими справился, да? — тонко и одиноко прозвучал её голосок, и Сагда захотела провалиться сквозь каменный пол, в землю, к самому её центру, лишь бы не видеть последствий.