Солнцедар

Теперь Никита не сомневался — Мурза за шиворот влекла показная бравада, а версия с жучками — чтоб оправдаться за свой длинный язык и пустые подозрения в его адрес. Растревожив рыжих муравьев, Мурзянов сорвал с места холодильник, глянул под плафоны ночников, перевернул стулья, загнул углы ковра.

— Я те послушаю, слухачок!

— Брось шизнёй маяться, — хмыкал утомленный Аликовыми перемещениями Ян, — тоже мне, птицы, слушать нас.

А тот, прыгнув на табурет, в руке — нож, тащил с гвоздя радиоточку.

— Уймись, сказал! — Ян встал, выдрал у Мурзянова радио, бросил неугомонного, как котёнка, на койку. Шлёпнувшись, мичман застыл с выражением возмущённого, готового раскиснуть, ребёнка.

— А может, ты и протёк?! По трезвой свиристишь, не хуже моего по пьяни!

— Может, и протёк, — не стал оспаривать Ян. Посадил репродуктор обратно, — ещё я буду на курорте, как параноик, озираться, — повернул ручку громкости:

— …грамме лучшие песни советских и зарубежных композиторов: Юрий Антонов, Тото Кутуньо, Пупо. Начало танцевального вечера в двадцать два часа.

— Короче, потрошитель радиоточек, — каптри грозно высился над мичманом, придавив того надёжно своей тенью, — бунт гниде Лебедеву? Я правильно понял?

— И не сомневайся!

— Ну а ты, Никита? — стоя против света, Позгалёв смотрел на него вычерненной половиной лица, — морской центурион из казарм Тарентума.

Где-то чуть выше «Звезды», в серпантинных петлях, стрельнула автомобильная шина. Упавший с веток клекочущий птичий грай крапчатым шквалом сомкнул занавески. Молот отцовского баса принялся мерно садить в ухо: размазня, тряпка, не оправдал!

Под домашним арестом шансы видеться с Дашей малы — это одна печаль. Другая — есть ли у меня выбор? По всему, арифметика простая: куда моя одна треть против их двух атомно-дизельных третей?

— Ну… а что я, что я… я с вами.

— Тогда полируйте боты — через час ужин, потом танцы.

Решение было принято, и Алик резво, как по щелчку, скис. К розеткам, выключателям и прочим местам возможного гнездования жучков оравнодушел. В сторону радиоточки не глядел вовсе. Лишь тучная муха на молочно-голубой глади далёкого потолка привечала его потерянный взгляд.

Уныньем Никита не сильно отстал от торпедиста. Парад-саботаж представлялся в красках — началом их конца. Солнечный образ Даши, затенённый вновь проснувшимися страхами, и тот потускнел. Теперь отца ждут гарантированные неприятности, а меня — «радушный» приём дома. Какой же дурак!

Короче, к ботам, как ошпаренные, мичмана не кинулись. И даже обязательными по случаю приёма пищи брюками пренебрегли, оставшись — с перепугу за свое решение — в мятых трениках. Зато Позгалёв, час напролет самозабвенно распевая, насвистывая в унисон журчащему крану, полируя зубы пастой «Хвойная» фабрики «Свобода», воркуя электробритвой «Бердск-9», хлестаясь лосьоном «Огуречный», тщательно надраивался. Затем пошёл в бытовку «гладануться». Вернувшись, всё рассматривал себя придирчиво в зеркало, не замечая соседских упаднических физиономий. Даже ступив на алую ширь коридорной дорожки, продолжал одёргивать редкие складки, морщившие мишек на его козырной рубахе «Олимпиада-80», и центровать малахитовые запонки. И тут только вспомнил, что не один: их, вообще-то, трое.

— О, а чё мы, парни, приуныли? Ну-ка, выше шнобеля! Когда такие рядом герои, я горд и рад! Так… это чего ещё? Что за сподники, что за вшивоза?! Ну, трактористы, ни-ка-кой культуры бунта! Вы ж — ВМФ, у нас даже половые тряпки чище, чем подворотнички в ихней Таманской дивизии! И что теперь встали? Ни хрена! Вперед, позорники, вперед! — толкал их на амбразуру Ян, и мичмана, понурые, двинулись навстречу Еранцеву, дабы взорвать его базедовое высокомерие скромным, но неразменным достоинством моряков.

— Что там отстал, такой весь красивый? — волновался Алик.

Ян шел позади, конвоем, но Никитина и Аликова тени едва поспевали за исполинской тенью капитана, грозным пульсирующим натёком торившей им путь по алому ворсу дорожки.

— Перед прорывом японской эскадры, — лекторствовал в затылки Ян, — экипаж канонерской лодки «Кореец» надел чистое бельё и парадную форму. Считайте, что я не с вами, чуханьё!

— Щас! — угрюмо огрызался Алик, — проголосовано единогласно!

— Что-то новенькое. Так уж единогласно?

— Чёё? — проверещал мичман.

Их бравый марш достиг лестницы, и тут Алик начал прозревать, что этот «Кореец» позади имеет в виду. Стремительным разворотом Мурз остановил шествие.

— Чё за базар, Позгалёв? — Алик, как обманутая жёнушка, свирепо заломил свою басурманскую бровь, — чтоб подначки потом кидать: мол, ни при делах был, так, что ли? Ты за или нет?

— Если отмотаете чуток назад, меня вы даже не спросили.

— Вот-ты-Позгаль-хрен…

— Да я не в претензии, парни. Не спросили, и не спросили. Вы ж большинство. И вообще, я перетопчусь у своей песни на горле, сокращение, не сокращение — и хер бы с ним; пусть штампуют пункт дэ. А вот ваш кислый вид не шибко радует. Сам-то готов губу с крючка, Мурз? Готов по несоответствию? Только начистоту, пойму без обид.