Солнце в крови. Том первый

— Ты нужна там.

Бен-Гурион помолчал и произнес:

— Начинается драка. Нам нужно много оружия. Мы знаем, где его можно приобрести, но у нас нет денег.

— Я привезу, Давид, — сказала Голда.

В Нью-Йорке эмиссары Сохнута организовали ей встречу с состоятельными евреями. На этот раз Голда говорила не о воде.

— Решается судьба еврейского государства, — сказала она. — Уже началось арабское нашествие. Все арабские армии напали на нас. Мы не просим вас сражаться вместе с нами. Это наше дело. Но для того, чтобы выстоять, нам нужно оружие. И только вы можете помочь нам приобрести его.

Они слушали и тихо плакали. И вынимали чековые книжки дрожащими руками. Они собрали столько денег, сколько никогда еще не собирала ни одна еврейская община.

Голда пользовалась огромной популярностью среди евреев диаспоры. Соприкасаясь с ней, даже самые ассимилированные из них чувствовали прилив национальной гордости. Именно поэтому Бен-Гурион решил назначить ее первым послом Израиля в Москве. И Голде — единственной — удалось на какое-то мгновение спуститься в тот круг ада, где корчилось «еврейство молчания» под занесенным над ним сталинским топором.

В Москву посол Голда Меир (в советских газетах сообщалось о прибытии Голды Меерсон) прилетела 3-го сентября 1948 года. Вскоре, в день еврейского Нового года, она посетила хоральную московскую синагогу на улице Архипова. И тут произошло нечто невообразимое: тысячи евреев, как призраки потустороннего мира внезапно возникшие из небытия, заполнили до отказа тихую московскую улицу. Они плакали и целовали Голде руки и платье. Они приветствовали ее, как долгожданного Избавителя.

Вспоминает Лу Кедар, секретарша: «В праздник Рош-ха-Шана мы пришли к синагоге пешком. Взяли с собой и спрятали под одеждой все секретные документы и шифры, чтобы не оставлять их в гостинице. Когда мы вошли в синагогу, женщины поднялись наверх, а мужчин посадили в первом ряду на самые почетные места.

И тут начали входить евреи. Они все шли, и шли, и шли, пока не заполнили все проходы. Старики, молодые, дети. Столпотворение было ужасное. Море лиц и все смотрели наверх, в сторону Голды.

В жизни я такого не видела. Лица евреев, полные страдания. Это было ужасно. Ни разу в жизни я не видела таких несчастных евреев. Я знала, что существует антисемитизм, но меня лично он никогда не касался. И вдруг возник рядом и ощерился прямо мне в лицо. Я начала плакать и не могла остановиться. Не слышала раввина. Не видела, что творится вокруг. Я совсем обессилела.

И тут к Торе вызвали нашего военного атташе, генерала Йоханана Ратнера, пятидесятилетнего высокого стройного красавца в военной форме. Когда он вышел читать Тору, люди стали кричать и рыдать во весь голос. Для них он стал воплощением еврея-воина, и это вызвало истерику.

Мне кажется, что единственным человеком во всей синагоге, который не плакал, была Голда. Она сидела, прямая, как статуя, и не двигалась. Не двигалась».

Сталин расценил все это как политическую провокацию, что ускорило подготовку ведомством Абакумова репрессивных мер против советского еврейства.

Переполнила чашу встреча Голды Меир с Полиной Жемчужиной, женой Молотова, состоявшаяся на приеме, который Молотов, как министр иностранных дел, устроил для дипломатического корпуса по случаю 31-й годовщины большевистской революции.

Голда Меир вспоминает в книге «Моя жизнь», что Жемчужина сама подошла к ней со словами: «Я рада нашей встрече». Жена Молотова изъявила желание познакомиться с детьми израильского посла, расспрашивала о киббуцах.

На прощание она произнесла фразу, которую Голда запомнила навсегда: «Если у вас все пойдет хорошо, то хорошо будет и всем евреям в мире».

Через несколько недель после этой беседы Полина Молотова была арестована.

Но память о том, что произошло на улице Архипова, обрастая молвой и легендами, продолжала жить в сознании советских евреев, и стала одним из зародышей грядущего национального ренессанса.

* * *

Звезда Голды Меир, наконец, ярче всех других засияла на израильском политическом небосклоне. Все признали ее неоспоримое лидерство. Все склонили перед ней головы.

«Будет сделано, госпожа Государство», — реагировал на ее распоряжения министр просвещения Залман Аран. Профсоюзный босс Ицхак Бен-Аарон называл ее «королевой Викторией». Эта женщина, не ведавшая сомнений, колебаний, нерешительности, несла в себе заряд волевой энергии, и создавалось впечатление, что она знает скрытую от других истину и не может ошибаться.

Политические единомышленники с радостью переложили на ее плечи ответственность за самые тяжкие решения, и она приняла ее, не дрогнув, руководствуясь своей житейской мудростью и прославленной интуицией. И народ верил ей. Создавалось впечатление, что ничего не может случиться, пока эта матрона оберегает своих детей.