Солнце против правил

С приятелем, кто втянул Борьку в эту историю, ему видеться не давали — развели по разным этажам. Однако он сумел передать дружку маляву. Ни в чем не упрекал — просил только одно: признаться, кому тот рассказывал о планах на Новый год?

Друг отозвался быстро. Клятвам его, конечно, большой веры нет, но отвечал вроде твердо. Что не дурак и никому не трепался.

А вот Боря стал вспоминать: сам-то не удержался, малолетней сестренке рассказал. Про ключи, о том, что теперь доступ в квартиру противного соседа имеется. О планах встречать там новое тысячелетие не говорил — но хвастался, что «собирается зажечь». Эх, зря. Лийка ведь девчонка совсем. Могла кому угодно проболтаться.

Но не мстить же ребенку. Сам дурак — не мог язык за зубами держать.

Борька до последнего надеялся: ему дадут условно. Но украденная сумма потянула на особо крупный размер, характеристику школа дала плохую, заступиться за парня оказалось некому, и ему влепили по максимуму — три года в детской воспитательной колонии. Про отравленный коньяк на столе суд даже слушать не захотел — счел информацией, не относящейся к делу.

За день до этапа его вызвал следователь. Попросил держаться, не терять себя. И наконец поведал, откуда стало известно о краже. Выехали в тот день опера по анонимному звонку. О только что состоявшемся преступлении сообщал мужчина. Взрослый. Из телефона-автомата на улице. Он уверял, что видел, как Борис Буянов с каким-то парнем вскрывает дверь в чужую квартиру.

«Вероятно, этот тип тебя прекрасно знал».

* * *

Лия дрожащим голосом пробормотала:

— Не может быть.

А Борька ласково улыбнулся:

— Это ведь ты меня сдал… дорогой папочка?

Федор Олегович молчал. Играл желваками.

Сын продолжал напирать:

— Ты меня терпеть не мог. И знал, что мы враждуем с соседом. И ключи от его квартиры я особо не прятал. И как мы с другом договаривались встретиться, тоже мог слышать. Давай. Скажи уж честно, перед лицом вечности: как все было?

Отец не отвечал. А Лия выкрикнула:

— Боря, я вспомнила! Про тот день, тридцать первое декабря. После того, как ты ушел, папа мусор ходил выбрасывать, в бак на улице! А я за ним в окно наблюдала! И удивилась, что после помойки он отправился не домой, а зачем-то со двора, в сторону магазина. Там телефон-автомат как раз стоял!

— Будь последовательным, батя, — жестко улыбнулся Борис. — У тебя осознанная гражданская позиция. Неприятие воровства. Так озвучь ее. Не стесняйся.

— Гаденыш, — выплюнул Федор Олегович.

И наконец поднялся на ноги. С вызовом взглянул в лицо своему оппоненту.

— Будем считать, что это «да». Отец-иуда. Спасибо за три прекрасных года в колонии под Вилюйском.

— Папа, — голос Лии дрожал, — но Боря ведь твой сын. Родной. Как ты мог?

— Да просто плевать ему на всех, кроме себя, — горько сказал Борей. — Ты на собственную жизнь посмотри. Девочка. Беззащитная. За власть с ним не боролась, против порядков его не бунтовала. Но и тебя вышвырнул в интернат.

— Ну и черт с ним! — выкрикнула Лия. — Как он с нами, так и мы с ним. Жили без него — и дальше будем жить. Пусть пока молится на свой водопад. А дряхлым станет — в дом престарелых сдадим.

— Нет, сестричка, — усмехнулся Борис. — Я свою предъяву еще не закончил. Шоу начинается только. Перейдем к опросу свидетелей.

Вдруг обернулся к сестре, сказал официальным тоном:

— Лия, пожалуйста, расскажи. Что ты запомнила про день, когда мама умерла?

Девушка побледнела:

— Зачем про это?

— Я тебе объясню. Чуть позже. Пожалуйста. Вспомни все. Поминутно.

— Борис. Давай прекратим это шоу, — потребовал Федор Олегович.

— Нет уж. Я его много лет готовил. Так что давай, Лия. Говори.

И она послушно начала:

— С утра ходила в банк, просила очередной кредит. Ей отказали. А после обеда она принарядилась, подкрасилась. Мне сказала, что идет на собеседование, хочет устроиться на работу. Куда, с кем — не объяснила, да я и не спрашивала. Я ее ждала, до позднего вечера. Но вместо мамы пришли милиционеры. Дальше ничего не помню. Пришла в себя уже в больнице.

— А ты, папуля? Что-нибудь можешь нам про тот день поведать?

— Я виноват, — буркнул Федор Олегович. — Я не должен был уезжать в деревню. Не должен был оставлять ее одну.

— Ох, что я слышу! В кои-то веки ты признал, что виноват! Но скажи: куда мама на самом деле ходила в тот день? Какое такое у нее было собеседование? И с кем? Как она в шесть вечера оказалась одна на Хорошевском мосту? А главное: почему прыгнула вниз?

— В смысле… прыгнула? — прошептала Лия.

Отец тоже взорвался:

— Что ты несешь! Это несчастный случай! Мама стояла у перил, у нее закружилась голова. Она упала.

— Мне и милиционеры так сказали, — прошептала Лия, — что мама просто смотрела на воду и не удержала равновесие…

— Ты была когда-нибудь на этом мосту?

— Н-нет.

— Там высокие перила — ей по грудь. Даже выше. Если закружится голова — можно облокотиться на них. Упереться. С какой стати ей было падать?

— Она могла перегнуться через них. Смотрела на воду, пыталась успокоиться, — прошептала Лия. — И не удержалась.

— Сама хоть понимаешь, что это ерунда?

Обернулся к отцу:

— А ты, папа, что скажешь?