Солнце полуночи

«Убивать тебя». Я не договорил. Эти слова были для меня пыткой, как и мысленные образы ее гибели. Я впился в нее взглядом, пытаясь передать все, что не мог высказать.

– Но ведь мы – другое дело, – заверил я. – Эмметт… был не знаком с теми, с кем встретился. И потом, это случилось давно, когда он еще не был таким… опытным и осторожным, как сейчас.

Она перебирала и обдумывала мои слова, слышала в них недосказанное.

– Значит, если бы мы встретились… – она сделала паузу, придумывая подходящий сценарий, – ну, не знаю – в темном переулке или еще где-нибудь…

А вот и горькая правда.

– Ты не представляешь, чего мне стоило не вскочить прямо посреди класса, полного народу, и не…

«Убить тебя». Я отвел глаза. Какой позор.

И все же я не мог допустить, чтобы у нее остались на мой счет хоть сколько-нибудь лестные иллюзии.

– Когда ты прошла мимо меня, – признался я, – я чуть было не уничтожил все, что Карлайл создал для нас. Если бы я не сдерживал свою жажду последние… в общем, много лет подряд, я не сумел бы обуздать себя.

Перед моим мысленным взором отчетливо возник класс. Идеальная память – скорее проклятие, чем дар. Зачем мне с такой точностью помнить каждую секунду того давно прошедшего часа? Страх, от которого раскрылись ее глаза, отражение в них моего чудовищного облика? Как ее запах рушил все хорошее, что только было во мне?

Выражение ее лица стало отсутствующим. Может, она тоже предалась воспоминаниям.

– Ты, наверное, решила, что я взбесился.

Она не стала это отрицать.

– Но не могла понять почему, – ломким голосом отозвалась она. – С чего ты вдруг так сразу возненавидел меня?

В тот момент она чутьем угадала правду. Верно поняла, что я на самом деле возненавидел ее. Почти так же сильно, как возжелал.

– Ты казалась мне демоном, вызванным из моего персонального ада мне на погибель. – Было больно даже воскрешать эти эмоции в памяти, вспоминать, как я видел в ней добычу. – Аромат твоей кожи… Я думал, он в первый же день сведет меня с ума. За один-единственный час я придумал сотни способов выманить тебя из класса и остаться наедине. И отметал их один за другим, думая о своих близких и о том, как это отразится на них. Мне пришлось спасаться бегством, скрываться, чтобы не произнести слова, которые заставили бы тебя пойти за мной… И ты подчинилась бы.

Каково ей знать об этом? Как примирить противоположности – меня, потенциального убийцу, и меня, потенциального возлюбленного? Что она подумает о моей уверенности, убежденности в том, что она непременно пойдет за убийцей?

Ее подбородок немного приподнялся.

– Вне всяких сомнений.

Наши руки все еще были сплетены и неподвижны – только в отличие от моих в ее руках пульсировала кровь. Я задумался, ощущает ли она тот же страх, что и я, – страх, что их придется разомкнуть, и тогда ей не хватит смелости и умения прощать, необходимых, чтобы вновь соединить наши пальцы.

Исповедоваться было чуть легче, если не смотреть ей в глаза.

– А потом, – продолжал я, – когда я попробовал изменить свое расписание уроков в бессмысленной попытке избежать встреч с тобой, ты пришла туда же, и в этой тесной душной комнатке твой запах привел меня в исступление. В тот раз я чуть было не завладел тобой. Из посторонних там находился всего один слабый человек – справиться с ним оказалось бы проще простого.

Я почувствовал, как по ее рукам прошла дрожь. С каждой новой попыткой объясниться я ловил себя на том, что выбираю все более тягостные и пугающие слова. Они были правильными, истинными, эти слова, но вместе с тем отвратительными и страшными.

Но остановить их было уже невозможно, и она сидела молча и почти неподвижно, пока из меня выплескивались признания вперемежку с объяснениями. Я рассказал ей о своей неудавшейся попытке сбежать и о самонадеянности, которая привела меня обратно; о том, как эта самонадеянность обусловила наше общение, как я мучился и досадовал на то, что ее мысли скрыты от меня; как ее запах ни на мгновение не прекращал быть для меня пыткой и соблазном. В рассказ вплетались упоминания о моих близких, и я гадал, поймет ли она, в какой мере они влияли на мои действия на каждом шагу. Я рассказал, как спасение ее от фургона Тайлера побудило меня взглянуть на ситуацию по-новому, вынудило признать, что она, Белла, для меня не просто источник риска и раздражения.

– А в больнице? – напомнила она, когда у меня иссякли слова. Мне в лицо она вглядывалась живо, с сочувствием, безо всякого осуждения и с нетерпеливым желанием услышать продолжение. Ее великодушие больше не вызывало потрясений, но навсегда осталось для меня чудом.