Солнце и пламя

А еще как-то раз ко мне пришли Луиза и Робер. Не знаю, бред ли это был, или их тени в самом деле пожаловали из небытия, чтобы меня поддержать, но видел я их очень ясно. Слов разобрать не смог, но понял одно — им тут пришлось очень лихо. Прямо здесь, в этой самой камере. Но они не сдались и уверены в том, что я тоже все смогу выдержать. И они гордятся мной.

А еще иногда наведывался тот маг, которого я видел в подвале, для того чтобы меня подлечить. Форсез не желал расставаться со своей игрушкой, потому не мог позволить ей сломаться раньше времени.

Собственно, только благодаря этому магу я и смог на своих ногах пройти по коридору в тот день, когда невероятно расстроенный Виктор сообщил мне:

— Все, фон Рут, кончились спокойные деньки. Проклятый молокосос, как он только умудрился столько власти себе забрать? Эх, тебя бы с собой прихватить, столько всего задуманного не успел испытать на твоей тушке. Но — нельзя. Ты везучий, вдруг улизнешь, лови потом снова. Да и народу надо напомнить, что такое орден Истины, а то всякие разговоры пошли.

«Молокосос» — это, должно быть, он о принце Айгоне. Ну а остальное — уже обо мне. Стало быть, сейчас казнить поведут. Может, оно и к лучшему. Живым мне отсюда не выбраться, да и осталось от меня прежнего куда меньше, чем раньше. Заживляй не заживляй, но четыре пальца обратно не приделаешь, большинство зубов, что Форсез по одному клещами тащил, в рот не вставишь, и кое-каким другим частям тела тоже досталось. Виктор знатно надо мной поработал, следует отдать ему должное.

Да и не страшно умирать. Рози и Люсиль на свободе и не пойманы, это я теперь наверняка знаю. Вот это — главное. А остальное… Все равно этого урода пришибут, не сейчас, так после, а других желаний у меня нет. Не осталось.

На улице, когда я на нее вышел, громыхая цепями, в которые меня заковали, был белый день. Не просто белый — солнечный! Я так давно не видел солнце. Сначала тучи стояли, потом — камера с четырьмя стенами. Как-то раньше не задумывался даже о том, какое счастье просто смотреть на солнце и чувствовать на своей коже его холодные зимние лучи.

— Свихнулся, — шепнул один чернец из тех, что меня сопровождали, другому. — Его на костер везут, а он лыбится!

— Тебя бы так неделю покромсали, ты бы тоже умом тронулся!

Неделю? Всего неделя прошла? Надо же! Мне показалось, что куда больше времени миновало.

— Надеюсь, ты не поедешь со мной, Виктор? — спросил я у Форсеза, который с мрачным видом вышагивал рядом. — Неохота твою рожу созерцать по дороге к костру. Считай это моим последним желанием.

— Все для тебя, фон Рут, — проскрипел тот. — Но не строй иллюзий. Именно я стану последним, что ты увидишь в жизни, как и было обещано.

— Жизнь задалась, ее финал — нет, — вздохнул я. — О, а вот и экипаж!

Правильно сделали, что карету подали. Хоть до площади рукой подать, но я бы даже такое расстояние на своих двоих не прошел. Все болит, да еще цепи эти тяжеленные… А тащить меня никто не стал бы. Да и унизительно это. Хочу сам на костер взойти, как когда-то мои друзья.

Толпа собралась большая, как и тогда, другой зимой. Только в прошлый раз я среди людей находился, а теперь вот, шел по помосту к столбу, вокруг которого были аккуратно разложены поленья и валежник.

— За прегрешения перед императором, народом и орденом Истины приговаривается к сожжению Эраст фон Рут, ученик мага Герхарда Шварца, именуемого Вороном… — Форсез даже не по бумаге читал, он явно составил текст приговора давным-давно и заучил его наизусть. Но я особо в его речи не вслушивался, мне было все равно.

Да и другие мысли мелькали у меня в голове. Даже не мысли, а воспоминания. Ведь прав был давно умерший маг Виталий, во всем прав. Той давней весной, на горе Штауфенгрофф, я здорово сомневался, что смогу умереть достойно, если попаду на костер. Мол, в последний момент начну орать и дергаться, опозорюсь сам, опозорю наставника, соучеников. А он мне на ухо тихонько шепнул, что никто не знает, как встретит свой смертный час.

Так и вышло. Наставника нет, так что позорить некого, друзья почти все мертвы, да и страх перед огнем отсутствует. Умирать не хочется, это да, особенно в такой славный денек, но радовать своего врага криком и просьбами о пощаде я точно не стану.

— Ну, рекомый фон Рут, тебе есть что сказать перед смертью? — обратился ко мне Форсез.

— А как же. — Я брякнул цепями, которыми меня привязали к столбу. — Если можно — сдохни поскорее. Очень мне тебе в рожу хочется там, у Престола Владык, плюнуть. Сил нет как хочется.

— Вынужден тебя расстроить. — Форсез скинул капюшон, заставив до того молчаливую толпу зашушукаться. — Я планирую прожить еще очень много…

Договорить эту фразу он не успел, поскольку его голова разлетелась на куски, забрызгав содержимым парочку чернецов, которые немедленно начали брезгливо вытираться.

— Ну вот зачем? — застонал я, поняв, что происходит. — Для чего?

Мне было прекрасно знакомо это заклинание. Именно таким Рози голову мастера Гая вдребезги разнесла.