Солнце и пламя

Камера была большая, но кроме меня, Виктора и еще пары чернецов тут в самом деле никого не было.

— Погорячился кое-кто, — скривил губы Форсез. — Перестарался. Пантиец получше тебя со сталью управлялся, много наших подранил, вот эти идиоты его и прибили. Одно месиво от твоего приятеля осталось, непонятно, где голова, где живот. Идиоты!

Я раздвинул губы в улыбке. Применительно к данной ситуации смерть была куда лучшим выходом, чем жизнь. Реван Эль Гракх напоследок показал этому уроду огромную фигу, и это очень здорово!

— Ты особо-то не веселись, — посоветовал мне Форсез. — Да, этот выкрутился. Но вас, если ты забыл, в подвале куда больше было. И остальным так, как ему, не повезло.

Врет? Или не врет?

— Знакомые вещички? — Форсез взял со стола, придвинутого к стене, шпагу в ножнах и сунул мне под нос. — А?

Клинок Агриппы. Это точно, я его оружие хорошо помню.

— Узнал, — прошипел Виктор. — Да-да, именно. Кстати, кем тебе этот старик приходится? Я ведь его вспомнил, он при Гае Петрониусе состоял, а теперь с вами околачивается. Как так? Почему он в подвал полез, ему-то зачем это надо? Я думал, он просто вас с вором свел, вот и все, а тут вон чего вышло.

— Всякое в жизни бывает, — выдавил из себя я. — Она, знаешь ли, на редкость разнообразна. Да ты у него самого спроси, чего проще?

— Спросил, — быстро ответил Форсез. — И он мне много чего порассказал. Просто хочу сверить ваши показания, чтобы понять, кто врет.

Вот тут уже я расхохотался, даже несмотря на то, что смех причинял мне нешуточную боль, как, впрочем, и любое другое движение.

Чернецы, находящиеся в камере, посмотрели на меня как на умалишенного. Как видно, нечасто местные посетители веселились от души.

— Что не так? — поинтересовался у меня Виктор. — Поясни.

— Этот человек сам мог развязать язык кому угодно. — Смех сменился кашлем, который я усиленно пытался задавить, потому что боль становилась нестерпимой. — Но заставить его говорить не смог бы никто, ни один из твоих заплечных дел мастеров, как бы хороши они ни были. Агриппа для этого слишком упрям.

— Хорошо, этот ход за тобой. — Шпага брякнула о стол. — И все-таки — кем этот человек тебе приходился? Интересно ведь.

— Отцом, — не стал скрывать правду я, все равно она Агриппе уже не повредит. — Как он умер?

— В бою, — покачался на носках сапог Форсез. — Пятнадцать человек положил, скотина. Хорошо хоть двое арбалеты догадались прихватить. Так он с четырьмя болтами в груди еще троих зарубить успел! Благо, что пятый болт ему в лоб всадить додумались, только после этого и свалился. Мне бы таких, как он, хотя бы пяток… Так нет же, одни идиоты кругом!

Агриппа никогда бы не оставил Рози. А если это и случилось, то только потому, что он дал ей время уйти от погони подальше.

Опять же — ни слова о том, что в ход пошла магия, а де Фюрьи просто так, без боя, сдаваться не станет. Полета шагов от подвала они точно успели пробежать, так что…

Вот только Форсез про это правду мне точно не скажет. Ему важно меня сломать, насладиться моей слабостью. А Рози и ребенок тут лучшие аргументы.

— Вот и выходит, Виктор, вся твоя победа только в том, что ты одного меня сцапал, — по возможности насмешливо сказал Форсезу я. — Велика заслуга! Остальные от тебя улизнули. Кто за Грань, кто куда подальше из этого города. А за его стенами ты букашка, нет у тебя там никакой власти. А скоро и весь ваш орден станет пылью.

— Хитер, — из-под капюшона послышалось кхеканье. — Нет, фон Рут, и не надейся. Твоя подружка — вон там, за стеной, и сейчас над ней работают очень хорошие мастера. Вернее — на ней. По очереди, один за другим. Как именно — рассказать?

Хорошо, что у меня лоб и так в испарине. А если он на самом деле не врет? Если Рози там, и ее сейчас…

Нет, не может быть. Он бы тогда двери распахнул, чтобы я все слышал, чтобы мне как можно хуже было. А это только слова, и не более.

— Ну ты подумай о том, как сейчас хорошо твоей любимой, а я пока немного развлекусь, — забрякали какие-то железки, которые он перебирал на столе. — Давно об этом мечтал. Начать, правда, хотел с твоего дружка Монброна, да тот меня обманул, раньше времени сдох. Сдох, сдох, можешь ничего мне не говорить. Он бы и полумертвый с вами в подземелье поперся. Раз его не было, то, выходит, кто-то меня опередил, что ужасно обидно! Так. Начнем, пожалуй, с ноготков на левой руке.

Боль, когда ее очень много, в какой-то момент перестает быть таковой. У тела есть предел терпения, и когда он исчерпан, сознание милосердно гаснет.

Собственно, все мое существование в последующие дни… Хотя нет, вернее сказать — в последующее время. Сколько прошло дней с того момента, как я попал в этот подвал, я понятия не имел. Для меня существовало только оно — время, делящееся на пытки и беспамятство. Третьего дано не было.