Солнце далеко

— Нет, все молчат. Но я вижу, что они переживают. Впрочем, когда я шел вдоль колонны, я слышал один разговор. Только в темноте я не мог распознать, кто говорит. Один говорил: «Молодец он, герой». А другой не соглашался: «Нет, — говорит, — это не геройство, геройство — другое».

— А ты как думаешь, Мирко? Герой он или нет?

— По-моему, нет.

— А мне кажется, что герой. Я весь вечер только об этом и думаю. Ты скажи, кто бы мог так держаться? Ты слышал, что он сказал перед смертью Вуку?

— Слышал, но во всем этом не было никакого смысла.

— Нет героизма вне цели. Только в зависимости от цели мы называем поведение людей то героизмом, то трусостью, — говорил Мирко готовыми фразами, придуманными специально для дневника, куда он собирался занести этот случай. — До войны я прочел где-то такую фразу: «Нет героизма в борьбе против отечества». Значит — и против свободы. Когда я пошел в партизаны, я записал эти слова, как эпиграф к своему дневнику. Мне они очень понравились. — Молодой полиграфист даже и сейчас выражался, как все студенты.

— Может быть, то, что ты говоришь, мудро, но я не согласен с тобой. Когда человек, пусть из гордости, умеет владеть собой так, как Гвозден, по-моему, это героизм.

— Я уверен, что он держался так из упрямства. Он хотел отомстить нам, взорвать отряд изнутри.

— Нет! Он вел себя так прежде всего из гордости. Я никогда не думал, что у крестьянина может быть столько достоинства. И, знаешь, Мирко, без гордости нет героизма. Самый прекрасный и самый редкий героизм тот, в основе которого лежат гордость и честь. Я не оправдываю позиции Гвоздена по отношению к отряду и к нашей борьбе, я считаю его предателем и поэтому голосовал за расстрел. Но я удивляюсь стойкости и храбрости, которую он проявил после приговора. Ты видел, какое действие это произвело на людей? Я убежден, что, если бы Павле не действовал так быстро и так решительно, весь отряд встал бы на защиту Гвоздена, хотя большинство его осуждало и презирало.

Но Мирко, видимо, не хотел продолжать этот разговор. Он упорно молчал. Уча решил, что партизан не только не согласен с ним, но решительно настроен против. Командир разозлился. Ему очень хотелось сказать Мирко прямо в лицо, что нет ничего глупее и никчемнее человека, который, прочитав несколько книг, ничего ровным счетом в них не понял, а теперь лезет в интеллигенты да еще других собирается учить уму-разуму. Но вместо этого он только строго-настрого велел Мирко следить за арьергардом.

Склон был покрыт глубоким снегом, но колонна спускалась с горы быстро. Уча все время поторапливал бойцов, разрешая только изредка делать короткие привалы. Надо было до зари выйти из гор и провести колонну мимо деревни, где был расположен вражеский гарнизон. Стоял лютый мороз, и, вероятно, поэтому у него тупо ныла рана. Чем ближе подходили они к селам в предгорье, где отряд мог столкнуться с немцами, тем больше возрастали страх и сомнения Учи в успехе операции. Он все сильней ощущал в себе разлад между партийным долгом и голосом собственной совести и был близок к отчаянию. Несколько раз он готов был остановить отряд и приказать ему двигаться в противоположном направлении. И все же он чувствовал, что у него не хватит сил сделать это; что-то толкало его вперед, словно лодку, увлекаемую потоком в ворота плотины.

В эту ночь и военное счастье повернулось к нему спиной. На заре, когда они уже кончали спускаться, рота наскочила на немецкую засаду. Вряд ли кто-нибудь мог сказать, как это произошло: то ли просто по неосторожности, то ли они неправильно оценили обстановку, то ли еще по какой причине.

Немцы спокойно пропустили дозор и голову колонны и, выждав, пока вся рота попадет под прицел, разом открыли ураганный огонь. Застигнутые врасплох, партизаны растерялись и бросились беспорядочно бежать. Большинство бежало по редкому мелколесью назад в горы, даже не стреляя.

— Не бежать! Не бежать! Ложись! Бей! Товарищи, огонь! — кричал Уча, опускаясь на колено и стреляя в группу немцев, видневшуюся сквозь утренний туман.

В ярости и отчаянии он продолжал командовать и стрелять, твердо решившись не отступать, хотя по нему били два немецких пулемета. Только через некоторое время на горе затрещали партизанские пулеметы и послышались винтовочные выстрелы.

Светало. Он вынужден был покинуть свое укрытие. Правда, густой туман защищал его, но зато в тумане он легко мог наскочить на неприятеля. Чувствуя себя самым несчастным человеком на свете, Уча стал медленно отходить. Отступая, он наткнулся на комиссара роты Мирко.