Солнце далеко

Было уже светло, когда обессиленный Евта вбежал в какой-то двор и, заметавшись между постройками, не имея сил перепрыгнуть через высокий забор, свалился среди стогов сена и осоки. Глухие, далекие выстрелы, доносившиеся словно из-под земли, заставили Евту прийти в себя и вспомнить о своем положении. Евта понимал, что он где-то лежит, что его могут найти. Но, несмотря на все усилия, он никак не мог поднять головы, оглядеться и встать. И только когда Евте показалось, что он слышит поблизости голоса, он вздрогнул и вскочил на ноги.

«День!.. Не видать бы мне его вовсе… Куда идти? Ну, пускай придут! Хоть одного, да убью, отплачу за себя, — думал Евта, залезая в угол между стогом осоки и забором. Он поправил снопы, чтобы не было заметно, где он сидит, и, присев на корточки, стал вспоминать. — Неужели это он убил болгарина? Как? Каким образом? Или его убила та женщина с топором? И почему он не выстрелил раньше, прежде чем они закололи ребенка?.. Не посмел, трус! Нет, он вовсе не стрелял. Это женщина убила топором…, И откуда появились мужчина и женщина? Видно, с неба упали… Видно, их сотворила какая-то чудесная сила. А почему другой ребенок так и остался у стены? Верно, и его прикололи штыком. Нет, стрелял он, Евта! Ребенок испугался… Несчастная сиротинка, цыпленочек…»

Слезы хлынули у Евты из глаз. В голове у него все смешалось и перепуталось. Он изо всех сил старался воскресить в своей памяти все, что случилось, и не мог. Да, он был под кроватью… дети, какие-то мертвые люди, стрельба, немцы, болгары — все кружилось и мелькало перед ним. Вдруг он прикоснулся рукой к своей одежде и почувствовал что-то мокрое.

— Кровь! Кровь… — сказал он громко и испуганно.

Но это было только молоко.

«Как оно пролилось? Видно, когда я бежал, — подумал Евта и схватился за фляжки. Две фляжки были полны, третья пуста и пробита насквозь пулей. — Как плохо они стреляли, могли попасть в ногу и взять меня живьем, — пришло ему в голову. — Где же это я, господи? — простонал он и поглядел через забор. — Как раз посредине деревни! Вот и общинное управление! Что мне делать? Я, кажется, совсем рехнулся… Погляди-ка, сколько народу!»

Сквозь оголенные деревья сада, на перекрестке, метрах в трехстах, он увидел толпу крестьян, окруженную солдатами. Крестьяне были раздеты, разуты. Они стояли босые, в одних рубахах, в длинных льняных штанах. Видно, их схватили прямо в постели или когда они пытались бежать. Толпа под конвоем солдат походила на темный пруд, обсаженный вербами, чьи сухие ветки торчат в сторону воды.

Медленно двигаясь, толпа колебалась, разливалась, меняя очертания. Вокруг, в дворах и проулках, кучами собирались женщины и дети, они устало и надрывно причитали и плакали.

Немцы пригнали еще несколько схваченных ими крестьян. Послышался мерный звук шагов, и к колонне приблизился взвод. Раздалась резкая команда; солдаты, охранявшие заложников, держа ружья наперевес, отошли в сторону.

«Сейчас расстреляют», — подумал Евта. Женщины, не спускавшие глаз с толпы, закричали и заголосили.

По толпе заложников прошло движение. Один из них попытался бежать, но два солдата догнали его и повалили в снег. Раздалось несколько выстрелов.

Офицер снова подал команду. Толпа крестьян дрогнула и раздалась, образовав нечто вроде строя в две шеренги. Однако построить их как следует не удавалось. Офицер кричал, кто-то переводил его слова, но крестьяне в ужасе снова ломали ряды. Это повторялось до тех пор, пока немцы не начали сами ставить их, как кукол, одного за другим. Дело шло очень медленно. Чувствуя приближение смерти, люди пытались продлить каждое мгновение, хотя и полное страданий. Наконец их построили. Офицер, идя вдоль строя, стал пересчитывать пальцем всех стоявших в первом ряду. Дойдя до конца, он остановился и задумался — ровно настолько, сколько нужно, чтобы умножить в уме два двузначных числа. Потом офицер обернулся к солдатам и что-то им приказал. Человек двадцать быстрым шагом направились к домам.

Вскоре послышались еще более громкие вопли. Это кричали женщины, которых сгоняли сюда, чтобы пополнить число заложников, предназначенных для казни. Смерть они встречали не так спокойно, как мужчины: они больше думали о тех, кого оставляли. Частые выстрелы свидетельствовали о том, что некоторые даже пытались бежать. Вырываясь из рук своих палачей, они вопили, отталкивали их и никак не хотели становиться в строй. Солдаты силком тащили их в ряды, но, потеряв терпенье, оцепили со всех сторон и погнали к общинному управлению.

Здесь, на площади, гитлеровцы спешно установили несколько пулеметов и быстро, по команде, открыли огонь.

Евта зарылся головой в осоку и заткнул уши.

— Эх, свобода кровавая! Неужто мы все должны погибнуть за тебя? И последнее семя жизни ты зальешь кровью; сады и виноградники — все посохнет от этой крови… Партизаны, дети мои! Что же будет с людьми? За кого же мы боремся? Дорого, ох, дорого обходится наша борьба! Я не хочу… Я больше не могу. Уйду! Совсем уйду! Не могу я больше… — И Евта заплакал громко, как ребенок. Старики всегда плачут, как дети…

15