— Посмотрим. Я, конечно, не могу тебе ничего гарантировать, но попытка — не пытка. Пойдем чай пить.
Они выпили по чашке горячего чаю и тут же не сговариваясь принялись снова одеваться. Через час пленка уже была отдана в фотоателье.
— Завтра после одиннадцати. — Приемщица в окошке выдала светло-зеленую квитанцию, на которой неровными буквами была написана Викина фамилия.
Еще целые сутки прошли в томительном ожидании. Лера засыпала, положив незапечатанный конверт под подушку, проклиная себя и подругу за эту затянувшуюся историю с фотографией.
Они обе стояли словно пораженные громом и не могли поверить своим глазам. Первой очнулась менее впечатлительная Вика.
— Плюнь в лицо тому, кто скажет, что я не гений. Это вообще — ты?
— Ты — гений, Вик, — ответила Лера, — правда… Неужели я такая красивая?
— Конечно, я тебе тысячу раз об этом говорила. Теперь ты веришь?
Вика произнесла это с такой гордостью, словно ее заслугой был не только снимок, но и ослепительная Лерина красота.
Лера на самом деле получилась на новой фотографии очень хорошо. Удивленно вскинутые брови, глаза, блестящие живым светом, нежный розовый румянец на щеках. Яркие краски на черном фоне рояля.
— Верю, — охотно согласилась Лера.
Фотография тут же была запечатана в конверт, а конверт брошен в почтовый ящик.
— Наверное, еще парочку надо заказать, — вслух подумала Лера, — одну подарю тебе.
— Зачем она мне нужна, я тебя и так практически двадцать четыре часа в сутки вижу, — улыбнулась Вика.
— Не ври, не больше двенадцати. Не хочешь — как хочешь, найду, кому еще подарить.
Они вернулись домой абсолютно счастливые и принялись ждать ответа. Письмо пришло через неделю, за ним — второе, третье… Дома и в школе, на уроках и на переменах шептались только об одном — вскоре в классе все узнали о том, что у Леры (или — у Вики?) есть парень в армии. Некоторые краем глаза даже видели его фотографию. Лера только упивалась завистливыми взглядами и была очень благодарна Вике, которая так сильно ей помогала.
Иногда Вика беззлобно ворчала по поводу того, что ей приходится писать письма Кириллу.
— Ты бы хоть ради приличия… Хотя бы попробовала!
— Ну, не ворчи. Ты же знаешь, я не умею… Не получается. Мысли путаются. А ты вот, по-моему, рождена на свет писателем.
— Ну да, Лев Толстой конца двадцатого века. Жаль, я опоздала родиться, а то составила бы ему конкуренцию, — смеялась Вика, в глубине души осознавая, что писать письма у нее на самом деле получается неплохо. Впрочем, эпистолярный жанр с некоторых пор был не единственным литературным жанром, в котором ей довелось испробовать свои силы. Толстая тетрадка, которую Вика не показывала никому, даже Лере, была уже почти до половины исписана стихами. Самой Вике стихи казались глупыми и какими-то слишком напыщенными, надрывными, а оттого искусственными. К тому же большая их часть была посвящена однокласснику Андрею Семину, которого Вика любила в прошлом году, а теперь, как это часто случается в пятнадцать лет, испытывала к нему полнейшее равнодушие. Соответственно ничего, кроме равнодушия, теперь в ее душе не вызывали и собственные строчки типа: «Прошу тебя, продай свою любовь! Я заплачу сполна, проси что хочешь…»
Остальные стихи были про природу или вообще ни о чем. Вика писала письма Кириллу увлеченно, часто иронично, всегда стараясь заинтересовать его не только смазливой Леркиной мордашкой, но и ее «внутренней сущностью». Через шесть месяцев переписки Лера уже была без памяти влюблена в своего заочного приятеля — а он, в свою очередь, казалось, испытывал к ней не менее пламенные чувства. Проблема была только одна — весной Кириллу предстояла демобилизация. А поскольку родом Кирилл был из того же города, что и Лера, значит, встреча их была неминуема. Вернувшись в родной город, он непременно захочет увидеться с подругой по переписке, и…
— Мне просто страшно об этом подумать, — с замиранием сердца и страхом в глазах шептала Лера.
— Да чего ты так боишься, трепетная ты моя?
— Сама знаешь. Вика, ему двадцать один год. А мне… Черт возьми, еще шестнадцати не исполнилось! Думаешь, он будет рад, когда узнает об этом?
Вика пожала плечами:
— Я думаю, что для него это не будет делом принципа. Да ладно, поживем — увидим.
— И вообще, — продолжила Лера, — знаешь… Ведь я — это не я. Это ты.
— То есть?
— Сама знаешь, о чем я. Я — это фотография, а ведь письма писала ты. Это он с тобой переписывается, а не со мной…
— Не дури! Ведь мы же вместе все письма писали… Да что с тобой?
Лера выглядела ужасно растерянной. Ресницы дрожали, губы и щеки побелели, глаза провалились. Вика вскоре забыла этот разговор и не могла подумать о том, каковы будут его последствия. А в марте, накануне демобилизации, Кирилл впервые задержал ответ.
— Странно, — рассуждала Вика, — обычно письма приходят на десятый или одиннадцатый день. А прошло уже две недели.
— Да, странно, — уклончиво ответила Лера, и Вика сразу же заметила, что с подругой что-то не так.
— Лерка, — она развернула ее лицом к себе и пристально посмотрела в глаза, — ты что-то от меня скрываешь!