Солнца трех миров

Быстро сменив магазины, мы так же быстро их опустошили и кинулись к машинам. Недобитая тварь ворочалась сзади, но проверять, сколько она еще проживет под шквальным огнем шести винтовок и что может выкинуть перед смертью, мы не решились. И самое главное, нам не хотелось дожидаться, пока из хоула вылезет ее подружка или что похуже.

Двигаясь назад по своим следам, мы могли не опасаться мин и развили приличную скорость. Остановились только тогда, когда хоул на Сатанаил остался в ста километрах позади, и закончили прерванный завтрак, хотя сколопендра безнадежно испортила нам аппетит.

— Двенадцать магазинов, — сказал Лысый. — Нет, я не жадный, и боеприпасов у нас достаточно, но двенадцать магазинов — это много.

— Я не поняла — если у зверюги с обеих сторон по голове, то где жопа? — спросила Машка.

— Может, посредине, — ответил я. — Хочешь вернуться посмотреть?

— Спасибочки.

— Я думаю, сейчас там безопасно, — сказал Эпштейн. — Вряд ли НЛО увеличивают проходимость хоула надолго.

— Можешь тоже вернуться — и проверить.

— Горючего в заправщике почти нет, — сообщил Лысый. — Надо залить цистерну.

— Это как раз не проблема, — ответила Инга. — Сделаем в любом ближайшем городе. Следующий хоул на юго-западе… Кстати, насколько помню карты, в той стороне нефтеперерабатывающий завод есть.

— Ты обещала рассказать, что чувствовала на Сатанаиле, — напомнил Эпштейн. — Что ты имела в виду, когда говорила, что он очень велик? Понимаешь, это может быть важно.

— Мне показалось, что он не просто велик, — огромен, — сказала Инга. — Сверх всяких разумных пределов. Я бы сказала — вообще бесконечен, однако такого не может быть, правильно?

— Как знать. Вряд ли на современном уровне развития науки мы можем с полной уверенностью судить, что возможно, а что нет.

— Если так — то да, мир бесконечен. И, похоже, солнца там действительно нет. Только эти сияния в небе. И еще я постоянно чувствовала где-то вверху, над головой, странные объекты…

— Продолжай, продолжай!

— Вроде бы хоулы, но не совсем. То есть они похожи на односторонние хоулы, быстро перемещающиеся невысоко над поверхностью. Их было много — но их как бы и не было, понимаешь?

Эпштейн уставился в пространство невидящим взглядом.

— Потенциальные блуждающие хоулы, — проговорил он. — И бесконечный мир с земной силой тяжести… Что же это у нас получается?

Он умолк, погрузился в раздумья, и до самого вечера вел себя так, словно ему отключили восприятие окружающего. В таком состоянии Эпштейн был не более полезен в нашем походном хозяйстве, чем дырявое запасное колесо, которое заклеить нечем, а выкинуть жалко. Однако мы терпели, зная, что это скоро пройдет. И действительно: как только встали лагерем на ночь, Борино лицо просветлело, он уселся на первый попавшийся камень и принялся заполнять свой дневник формулами, длинными и страшными, как напавшая на нас сколопендра. Исписав несколько страниц, он с облегчением вздохнул, спрятал тетрадку в чемоданчик и съел за ужином вдвое больше обычного.

На следующий день мы стали покашливать, еще через день — плевать мокротой. У меня жутко зудели подмышки, и, сняв комбинезон, я обнаружил, что они заросли какой-то синей плесенью. У Лысого и Эпштейна вскоре началось то же самое.

— Это мы на Сатанаиле нацепляли заразы, — сказала Даша. — Что делать будем?

— А что ты тут сделаешь? — поинтересовалась Машка. — Или сами выздоровеем, или сами сдохнем.

Странная «простуда» у всех закончилась уже через неделю, а вот заплесневеть я, Лысый и Эпштейн успели с ног до головы. Мы зачесали себя чуть не до смерти, пока я не обнаружил, что от синей напасти помогает простое обтирание песком. После этого наша троица по пять раз на дню совершала обстоятельнейший таяммум[1], пока все не прошло. Никто из женской половины команды плесенью так и не заразился.

По мере того, как колонна продвигалась к юго-западу, погода становилась жарче. Стали попадаться кактусы: сперва небольшие, затем средних размеров, а после — гиганты высотой до десяти метров. Дожди больше не повторялись, ожившая было пустыня блекла на глазах. Озера пересохли, летающие скаты исчезли, кусты теряли засохшие листья, и горячий ветерок лениво гонял их по песку. На одном из привалов мы обнаружили, что некоторые листики бодро выпрыгивают у нас из-под ног и отлетают на полметра в сторону. Поймав несколько и осмотрев внимательнее, Эпштейн сказал, что это, конечно же, не листья, а какие-то расплодившиеся к концу влажного сезона живые существа. Сведения о них в планшетах Мартинеса отсутствовали, и мы нарекли их сухолистками. Эпштейн свернул одну из них в трубочку и засунул в пробирку.