Солнечный круг

В центре, завернутые в брезент и принайтованные веревками, лежали наши рюкзаки с запасом продуктов на неделю и одеждой; самые необходимые вещи: палатка, спички, фонарь, ножики, котелки и ведро — были уложены в два ящика, надежно приколоченные к палубе, чтобы случайно не смыло водой. В третьем ящике стояла паяльная лампа и канистра с бензином — на тот случай, если мы решим варить еду, не причаливая к берегу. Для этого на корме обит жестью специальный пятачок.

— Лево руля!

Я немного отвлекся воспоминаниями и описаниями — ведь отплытие продолжается!

Мы с Витькой налегли на румпель — длинную жердину с приколоченной на конце доской-лопастью, но плот, как капризный жеребец, почему-то повернул не налево, а направо. Потом его вообще развернуло поперек течения и стало потихоньку крутить на одном месте.

— Шесты! — Отец сам бросился к румпелю и мощным гребком выровнял плот. Но в это время Жека вогнал свой шест в песчаное дно. Плот дернулся влево, выскользнул из-под Жеки, и он повис на своем шесте посреди реки к неописуемому удовольствию «болельщиков», как соломенное чучело, вопя дурным голосом и дрыгая ногами.

Если бы Жека не дрыгал ногами, мы тут же сняли бы его, а так шест медленно наклонился, и он плюхнулся в воду, окатив нас целым водопадом брызг.

— Человек за бортом! — Лера схватила надувной резиновый круг, «конфискованный» у Вовки-маленького (по-моему, они только тем и занимаются, что «конфискуют» у него все игрушки!) для нужд экспедиции, и ловко кинула Жеке.

Смех на берегу перешел в рев. Командор схватился за голову и протяжно застонал. Мы с Витькой повалились на корму, как парализованные. Плот снова начало разворачивать.

— Внимание! — Лицо у отца стало цвета его косынки. — Право руля!

Жека подплыл к плоту. Ростик подал ему руку и вытащил на палубу.

Отфыркавшись, тот запрыгал на одной ноге, чтоб вытряхнуть из уха воду.

Берег уже не смеялся и не выл. Берег сопел и икал.

— Пр-р-р-р-р-екратить! Еще право руля! Пр-р-р-рямо!

— Прямо пойдешь, голову свернешь! — вдруг громко, с подъемом произнес густой мужской голос: это неожиданно заговорил транзисторный приемник «Атмосфера-2», привязанный к мачте. Утром мы полчаса не могли выжать из него ни звука и, наверно, оставили включенным, теперь его прорвало! — Налево повернешь…

Командор метнул на транзистор такой злобный взгляд, что тот испуганно поперхнулся, будто живой человек, прохрипел еще что-то и замолчал.

На этот раз уже, как потом выяснилось, до самой своей гибели.

— Лево руля! Еще лево!

Наконец-то маневр был выполнен по всем правилам. Плот выровнялся, легкий ветерок зашлепал обвисшим парусом, и течение медленно потащило нас вперед, подальше от хохота, свиста и оскорбительных воплей всякой сухопутной публики.

Отец стащил с головы пиратскую свою косынку и вытер пот.

— Команда… Босяки вы, а не мореходы! Отплыть по-человечески не сумели! Перед всем честным народом опозорились!

Мы промолчали и дружно налегли на шесты.

Плот идет нормально.

Командор снова повязывает голову косынкой — жарко! — и уже мягче, добрее говорит:

— Авральное состояние отменяется. Жеке и Ростику заступить на вахту. Остальным отдыхать.

Я уступаю Жеке скользкий шест, боком прохожу на нос, ложусь на теплые доски и опускаю в воду руки. Медленно, словно во сне, на меня наплывает зыбкая линия горизонта. Где-то за отмелями, за кучерявыми кустами лозы, за вербами, которые по колено забрели в воду, небо сливается с рекой. Река там синее неба, на быстрине она завивается белыми бурунчиками. Слева медленно тянутся уставленные стогами луга; стога похожи на каких-то огромных серых птиц, присевших отдохнуть перед дальней дорогой. Правый берег и здесь крутой, лесистый, кое-где на поворотах подмытые деревья обрушились вниз, их зеленые вершины купаются в реке, а корни еще изо всех сил цепляются за землю. Солнечные блики дрожат на воде и слепят глаза, и вода чуть слышно журчит между бревен, обгоняя нас, и по ней косматыми табунами плывут облака…

И так тихо, так хорошо было вокруг, что, уж не знаю отчего, у меня к горлу комком подступили слезы. Наверно, оттого, что я подумал о маме: как здорово было бы, если б сейчас она сидела на плоту рядом со мной… Все на свете: и облака эти, и реку, и солнечные блики, и звонкие голоса птиц — отдал бы я, чтоб только увидеть ее… это так жестоко, так несправедливо, что ее нет с нами…

Я лежал, прижавшись щекой к влажным от брызг и теплым доскам, и солнце жгло мне затылок, а потом на него опустилась тяжелая папина ладонь. Видимо, он догадался, о чем я думаю, а может, и сам в это время думал о маме, потому что сел рядом и чуть слышно сказал:

— Вот так, Тимка… Вот такие пироги, сынок… И ничего с этим не сделаешь. Давай, брат, ополосни лицо и смени Ростика, он устал.

ПО ОБВИНЕНИЮ В ШПИОНАЖЕ