Соленая Падь

- Самая первая власть и должна быть чисто законодательной, то есть выслушать народ, записать, какой он хочет для себя закон. После от власти уйти и никогда ею не быть. Ни при каком уже случае.

- Как дева Мария, - родить без власти законы, - усмехнулся Брусенков. А то еще хуже - как ровно ты по Учредительному собранию тоскуешь? Закон без власти надумал, а? Да я такой закон навыдумываю для кого-то там такой хороший, что его сроду не одна самая наилучшая власть не сможет осуществить! Получится одно беззаконие! Это вот и сейчас уже, на сегодня, каждому видно, что даже у нас в отделах люди не столь занимаются делом, как выдумывают... Один - с деньгами выдумывает, другой - хочет закон без власти... И так далее, без конца. Я когда тебя спрашивал, что самое главное должно быть в отделе, - я ждал, ты скажешь: укрепление новой народной власти! Вот что я услышать хотел. А ты? Не забыть надо сказать товарищу Завтрекову. Как фамилия-то?

- Проскуряков.

- Понял ты меня, товарищ Проскуряков? Сделал вывод?

- У меня вывод загодя уже был сделанный. То есть я знал - тебе, товарищ Брусенков, мнение мое вовсе не поглянется.

- И в этом ты вовсе правый, - согласился Брусенков. - В этом - да! Потому что твое мнение - оно не твое. Оно - к большому нашему сожалению, нерасстрелянному - Якову Власихину в первую очередь принадлежит. Вот кому. Вредные мысли - они живучие. Их кто-то заронит, и заботы нету, что они живучие, другим приходится их раскорчевывать!

- Так ты считаешь, это что же - ерунда? - удивился бородатый юрист.

- Я за это ручаюсь. Где только ты набрался подобных мыслей? Не на пашне поди и не в скотской ограде, а где почище?

- Набрался я этого, где погрязнее. Заседателем в судах и в волостном и в уездном сиживал. В буржуазном и в капиталистическом суде. И не один год. Там и набрался. А грозиться ты мне не грозись, товарищ Брусенков! Я на службе не у тебя и не у товарища вот главнокомандующего - у народа. Так же, как и ты. Мне народ - сход либо митинг - укажет уйти, я уйду, спасибо скажу за освобождение от службы. Пойду на свою пашню, к своей скотине. А покуда я служу своей головой, какая она у меня есть вместе с мыслями, и вы тут не то что стращать меня всем кагалом должны, а должны меня слушать и понимать!

- Ишь ты, - сказал Мещеряков, - ишь как ты нас бреешь! Чисто!

И опять, уже когда снова были в коридоре, Тася Черненко посмотрела на Мещерякова коротким, внимательным взглядом, который он, однако, тут же и поймал, сказала:

- Трудно подбирать работников! Очень трудно! И мало их. И те, которые есть, далеко не всегда сознательные...

В тон Тасе Черненко Мещеряков заметил:

- Ищут все нынче. Все и каждый. Не каждый знает, чего ищет...

- И ты? - спросила Тася, впервые обратившись к Мещерякову на "ты". - И ты ищешь, товарищ главнокомандующий?

- Мне просто, - ответил ей Мещеряков, - побить Колчака. И даже того понятнее - нынче же надо побить генерала Матковского. Все! Кому это не понятно?

Следующим был отдел агитации и информации.

Тут работники оказались налицо, и все они вместе с пришедшими расселись по столам, стульям и подоконникам, а Брусенков сказал Тасе Черненко, чтобы она читала документы, подготовленные отделом в последние дни...

Тася читала "Воззвание главного штаба ко всей трудовой интеллигенции".

- "На нашей общей обязанности лежит разрушить старый строй и создать новый, одеть голых, накормить голодных, обучить неученых, защитить несправедливо обиженных! - читала Тася. - Не верьте слухам, что мы грабители, что мы - тот "красный зверь", о котором вопит Колчак, будучи сам с ног до головы в невинной человеческой крови. Когда сто человек голодных отнимают у одного богатого пищу - это не грабеж, а справедливость. И на этом пути социальной революции политический жернов эпохи перемолол уже многих кумиров. Из Временного правительства, до сих пор милого многим вашим сердцам, он сделал пылинки и атомы, которые ссыпались в мешки забвения. Рабочие и крестьяне побежали от этого политического Вавилона, как мопассановский герой от Эйфелевой башни.

Техническая мощь извращенной прессы сдавила крестьянину и рабочему мозги, и только интеллигенция пошла за ним, как за вифлеемской звездой.

Прежде многие из вас, интеллигенты, звали мужика делать революцию, но дядя Иван гнал вас палкой: "Молчите, крамольники!" Но роли переменились, теперь Иван зовет вас: "Пойдемте делать революцию!" - а многие интеллигенты его палкой: "Молчи, крамольник! Это не революция, а пугачевский бунт!"

Товарищи, трудовая интеллигенция! Чтобы наше восстание в действительности было не похожим на бунт, вы должны быть с нами. Смело несите знания нам, восставшим за добро и правду! Целость ваших жизней и имущества гарантирована нашими приказами, запрещающими разбой и самоуправство!"