Соленая Падь

В деревню заезжать не стали, привал сделали в березовом колке. Колок вовсе крохотный, однако густой, с молодью. Костер разожгли в ямке из сухих веточек, чтобы горели бездымно, коней пустили на траву, но привязали крепко.

К закату Ефрем велел дозорным выйти на дорогу, глядеть до рассвета. Кто их знает, беляков этих, с какой стороны, когда и откуда они могут взяться.

Солнце садилось лениво, на березах гасли листья, будто угольки в заброшенном костре.

Ефрем обошел колок, наткнулся на копну.

"Вдовья, видать, копешка!" - подумал, поглядев на нее, низенькую, скособочившуюся. Еще вокруг поглядел - нет, не мужичья косьба! Литовкой махала баба - неумелая либо вовсе девчонка: прокос узкий, туда-сюда вихляет, трава нечисто скошена. Срам - не работа... И сколько их, баб, нынче в степи мается, мужицкую работу ломит? Заела народ война, до края заела!

Однако грустил недолго. Сапоги новые сбросил, погладил - очень ласковые были сапожки, хромовые. Куртка тоже новая, блеск сплошной. Он ее постелил аккуратно, подкладом книзу, чтобы блеск этот об сено не поцарапать, лег на нее, еще сенцом накрылся и не успел взглядом солнце проводить - уснул.

Бессонные ночи были до этого подряд одна за другой, да еще в седле провел день целый.

Проснулся при высокой луне и только чуть прислушался - сразу же понял, что у костра его ребята допрашивают кого-то чужого.

- Значит, чей такой? Откудова? - спрашивал строго так голос Гришки Лыткина, совсем еще молодой голос, парнишечий, а ему отвечал человек, видать, крепкий, басом отвечал и со скрипом:

- Дальний буду. Сказать - с Карасуковки с самой... А дале что тебе?

Вот он откуда был, незнакомый пришелец, - с Карасуковки. Карасу - то есть "черная вода" по-русски, - с этим названием аулов и поселков было в степи не счесть. Но один Карасу русские на свою, на Карасуковку переделали, и деревня эта разрослась после, далеко кругом стала известна.

- Хвамилие твое? - спрашивал Гришка Лыткин.

- Глухов буду... Петро Петрович Глухов.

- Так... Почто по степи ночью шаришься? Белых ищешь либо красных?

Бас помолчал, после спросил:

- А вы кто будете? Мещеряковские, или как?

- А мы мещеряковские и есть! - весело так взвизгнул Гришка Лыткин и еще веселее спросил: - Испугался?

- Дурной ты... - ответил ему бас. - Кабы я тебя испугался, так и тюкнул бы на путе разок, после - был таков...

- Ну-ну! - возмутился Лыткин. - Еще кто кого! Ну, так что же ты делаешь в ночи-то? Один?

- Сказать - так бунтую я.

- Напротив кого?

- Ну, не напротив же тебя.

Засмеялись партизаны, а Гришка Лыткин обиделся:

- Всякие нонче ходют... А Карасуковка твоя - село непутевое. Воды в нем - капли пресной нету. Соль голимая.

Кто-то Лыткина поддержал:

- И с мужиков с карасуковских соленая вода шерсть гонит, ровно с баранов. Ушей у их в шерсти не видать!

Ефрем понял, что карасуковский мужик был шибко волосатым, стал ждать, что бас ответит.

Он шутки не принял:

- Не твоя пашня карасуковская и не твоя баба там. Ну и помалкивай знай!

С пришельцем этим разговаривать надо было серьезно.

- Так ты как бунтуешь-то - до зимы только либо до конца самого?

- Оно бы хорошо - до зимы. Вовсе хорошо. Но не управиться. У Колчака у энтого силов еще - стихия! Ну и обратно подумать - дело у него пахнет неустойкой.

- Видать?

- Порет он шибко мужиков. Насильничает. А сказать - так с перепугу. Забоялся мужика всурьез. Да... Он-то боится, а нам что с людоедства его может быть? Подумать страшно...

- Всех не перевешает.

- Не в том дело. Озверует он нас, мужиков. Озверует друг на дружку до крайности, сами себе рады не будем. И надо бы с им до зимы за это управиться, но шанса нету.

- А Красная Армия? Урал перешагнула!

- Теперь считай: от Урала до Карасуковки это сколь ей надо ежеденно пройтить, чтобы к зиме достигнуть? И ведь с боем идти. Не-ет, куды... К зиме нам ладиться неизбежно. Это верно - миром, так и не с одним, а с двумя, а то и с тремя, сказать, колчаками управиться вполне возможно, однако зима-то она тоже не ждет, тоже своим чередом идет. Ее не остановишь. Уже никаким способом.

- Зимой нам, партизанам, воевать несподручно.

- Ну, и с нами тоже несладко. Чехи, разные, сказать, сербы-японцы зимой Колчаку не помощники. К морозу чутливые. Обратно, нам бы пораньше колчаков свалить самостоятельно, чтобы Красная Армия на готовенькое пришла, тоже не худо.

- Это как же понимать?

Пришелец задумался. Огонек в леске светил неярко, партизаны сидели вокруг неподвижно. Который пришельцем был - нельзя понять.

- Конечно, хужее колчаков на всем свете никого нету, - сказал бас. - А все ж таки самим бы управиться, упредиться, по-доброму посеять, после Красной Армии и Советской власти новоселье справить...

- С недоверием, значит, кругом относишься?

- А мне кто когда верил? Белый не верит. Красный тоже глядит, не обманываю ли я его.

- Ну, а по какой же тогда причине ты к Мещерякову подался?

- Слово ему сказать.

- Об чем?

- Об военной тайне... Ну, видать, вы свои здесь. Прямо-то говорить так об сене я.

- Чьи же сена тебя заботят?