Солдаты последней войны

Впервые за долгое время я включил телевизор. Хотя мы сознательно отказались от этого монстра. Сегодня, в преддверии Нового года, мы решили сделать исключение. Там, как всегда, веселилось скопище бездарей, рассыпавших безвкусные остроты и пошлости. Толпа телеголов яростно и навязчиво изображала, как все счастливы в преддверии нового счастливого года… Но Бог с ними, в эти предновогодние часы из всего телевизионного бардака все-таки можно было найти хотя бы что-то приличное. Например, какую-нибудь старую комедию.

Я был в душе, смывая с себя всю грязь, накопившуюся за год, когда услышал крик Майи.

– Кира! Скорее! Ну же!

Замотавшись в полотенце, я выскочил из душевой, как ошпаренный. Решив, что к празднику нам подбросили бомбу. Впрочем, это и впрямь была бомба. Передачу живенько и бодренько вела Алевтина. Она так же хлопала приклеенными ресничками, жеманничала и надувала губки, любуясь собой, как и обычно. И прямо в студии открыто кокетничала с моим бывшим товарищем Петькой. Который вольготно развалился в кресле под огромной елкой. Новая пестрая шелковая рубаха с небрежно расстегнутым воротом, широченные черные штаны и желтые ботинки добили меня окончательно. Петух пожевывал кончик кубинской сигары. Он был неотразим. Он наконец-то добился, что его мерзкую рожу показывают по ящику. А петькина подружка, на все лады расписывая его выдающиеся способности, его гениальность, неординарность натуры, наконец радостно сообщила, что в ряды талантов, рожденных трудным и прекрасным новым временем, сегодня встал еще один – выдающийся поэт Петр Рябов.

– Ох, с каким удовольствием я бы съездил по его продажной роже, – замахнулся я на самодовольного телевизионного Петуха. С экрана он ответил мне своей белозубой улыбкой.

– Плюнуть бы в его наглую харю, – продолжал кипятиться я.

Петька вновь бодренько подмигнул мне и перебросил ногу за ногу. Желтые ботинки вызывающе сверкнули в лучах софитов. А его Алевтина с голливудской улыбкой объявила, что гениальный Петр Рябов прочтет нам свое последнее, самое выдающееся творение, посвященное Новому году и нашей новой стране.

– Уже успел и подхалимский стишок состряпать, – сквозь зубы процедил я.

Петька встряхнул соломенной шевелюрой, затушил о ботинок сигару и, нацепив на рожу серьезную маску, начал читать. Глядя вдаль. Наверное, в светлое капиталистическое завтра. У меня по спине пробежали мурашки. Майя от волнения вцепилась в мое плечо. Даже Алевтина так округлила свои бессмысленные глазки, что, казалось, они вот-вот выскочат из орбит.

Петька читал немного пафосно, четко выделяя каждое слово:

«Захотелось вдруг к концу века
Разговаривать стихами.
Прославлять русского человека,
Солнца лучи пожимая руками.
Хвастаться перед звездами заморскими,
Говорить им то, что не ново!
К вам долетел паренек московский
И полетит к вам снова!..»

Алевтина отчаянно пыталась несколько раз перебить его. Делала отчаянные жесты и глупо лыбилась в камеру, начисто забыв про несчастный Голливуд. Но Петька даже не смотрел в ее сторону. Он звонко чеканил слова, будто рубил топором. С плеча. И откуда-то, с небес, ему посылал привет Маяковский.

«…Там, на какой-нибудь звездочке бездарной,
Где прихворнула вражда,
Красное знамя стало главное,
Звездочкой стала Звезда.
Не верите? Зря!
Век будущий в нашей власти.
Родится Королев не завтра – так вчера.
И будет он красной масти…»

Алевтина тупо уставилась в одну точку. Она была бессильна. У прямого эфира свои законы. И Петух, ее любимый мальчик-поэт, прямо у нее на передаче подписывал ей смертный приговор. На ее лице поселилась безнадежность. Не сегодня-завтра ее окончательно вышвырнут из Останкино за непрофессионализм. И вряд ли в ближайшее время она найдет себе такое тепленькое местечко. Пусть покопаться в помоях, со злорадством думал я. Змея сама себя укусила. И никому ее не было жаль… А Петька все читал:

«…Герои столетней двадцатой мечты,
Встав бровью вровень в бровь,
Переступите века черты
И разогрейте кровь!..»

Это был триумф моего товарища. Товарища навсегда. Мне оставалось только корить самого себя из-за беспросветной глупости. Майя сияла от счастья. Она так и застыла возле телевизора, который сегодня я готов был расцеловать.

– Умница, какой умница Петька! Конечно, косит под Маяковского. Но тот, думаю не в обиде.

– Напротив, – улыбнулся я. – Очень даже наоборот. Я уверен, Владимир Владимирович крепко пожал бы руку моему другу Петьке. Что ж, за него это сделаем мы. В новом году.