Солдаты далеких гор

И Сосновский сделал то, чего ему делать никак не следовало. Он бросился к телу Пряхина на глазах у десантников. Он пробежал эти тридцать метров под пулями, и чудом ни одна из пуль его не задела. Они свистели возле головы, взрывали землю фонтанчиками у его ног, рикошетили от камней, били в стволы деревьев. Сосновский подбежал и упал на колени возле молодого солдата, он схватил его за руки и оттащил под защиту камней. И только потом приложил пальцы к шее Мити, пытаясь найти пульс, биение аорты. Но бесполезно. Пряхин лежал с открытыми глазами и смотрел куда-то мимо майора в голубое югославское небо. «Так он и не увидел снова своего родного русского неба», — подумал Сосновский и вздохнул.

Он посмотрел в сторону немцев. Ах, вы сволочи. Еще один хороший парень умер, от вашей руки погиб. Не прощу, никогда не прощу вам этих смертей: наших парней и девчонок, матерей наших и наших солдат, которые мужественно встали в едином строю, заступили дорогу врагу, бьют его там, где видят. «Все сдохнете, всех вас в землю втопчем», — зло подумал Сосновский. Ему не было горько и обидно, что немцы теперь уже отрезали ему путь в сторону вершины «конская голова». Не увести ему их от госпиталя в ту сторону. Но есть еще одна лазейка. «Ну-ка, кто из вас рискнет повторить мой маневр?»

Прошептав: «Прощай, Митя», Сосновский вытащил из его подсумка два последних полных магазина. Там, слева от его укрытия, был небольшой спуск. Довольно крутой, а под ним карниз, которого совсем не видно сверху. Они с Митей прошли его, когда поднимались сюда. Гитлеровцы думают, что окружили его. Хрен вам! Сосновский поднялся в полный рост и длинной очередью свалил двух десантников, находившихся ближе всего к нему. Их было еще много, слишком много. Больше двух десятков человек. Кто-то был за камнями, кто-то шел открыто, чьи-то головы он едва видел за деревьями. И когда все они обернулись на его выстрелы, Михаил пробежал несколько метров, остановился, а потом прыгнул вниз на склон.

Он катился, пытаясь не выпустить из рук автомат и защитить голову. Ударившись боком, зашипел от боли, потом ободрал локоть и скулу, мир вертелся перед его глазами: виднелись то ели, то камни, то голубое небо, и тут же внутри мелькнул животный страх — а если он пролетит мимо тропы? Но тут он сильно ударился, спина уперлась в мягкий мох и траву, и круговерть перед глазами прекратилась. Правда, в голове еще шумело, но Сосновский понял главное — он лежал на твердой земле, а не летел в пропасть, не висел на краю, был цел и относительно невредим. Ничего не сломал и может встать… наверное.

Голоса были слышны вверху, его искали. Перекатившись по тропе к самой скале, Сосновский отдышался, проверил, целы ли ребра и ноги с руками. Все было цело, хотя и побаливало. Теперь встать и бежать туда, в противоположную сторону. Сосновский поднялся и, держа оружие наготове, пошел боком по тропе, прижимаясь спиной к скале. Нужно отойти подальше, пусть пока ищут. Скоро увидимся!

Метров через пятьдесят карниз закончился, но выступы скалы были здесь довольно крупными, и Сосновский, закинув автомат за спину, полез по скале вверх. Лезть было удобно, некрутой подъем, но довольно затяжной. Замирая и прислушиваясь к звукам, он поднимался минут пятнадцать и, когда оказался у самого верха, снова замер и чуть высунул голову. Немцы ушли далеко вперед. Они растянулись по лесу, ища какие-то следы или пытаясь понять, сколько здесь еще врагов и чего им ждать. А может, они заблудились? А может, они с Митей убили проводника? Это было бы забавно. Такая толпа без проводника и не знающая, сколько врагов ей противостоит.

«А вот поиграем теперь. — Сосновский выбрался наверх и лег на живот. — Так, осмотреться. Здесь, выше этого обрыва, рельеф относительно ровный, изменения плавные, только много больших камней, выходов скал среди деревьев и большие сосны и ели. Дистанция прямой видимости зачастую метров десять. Путь вниз я им искать не дам. Они будут ловить меня. Как там у Киплинга: «И началась самая увлекательная из охот — охота на человека»?»