Соль 2. Обещана тебе

– Папа! Не надоооо… Пожалуйста! Это я виноватааа… – опускается в рыданиях на пол.

Бросаю парня и подхватываю ее за подмышки, обнимая и прижимая к себе. Как же так? Какой ребенок? Она сама еще ребенок! Мой! Любимый! Как ни странно, но, видимо, именно ее проблемное рождение двинуло по мне так, что я идеализирую ее всю жизнь. Знаю, что обычная девчонка, пухленькая, сочная, при этом энергичная, с легким нравом, она – лучшее, что со мной случилось в принципе!

– Вы оба с ума посходили… Как? К-какой ребенок? – лопочу, заикаясь, а внутри уже рвется что-то, горит, будто углей проглотил.

– Это моя вина, Михаил Николаевич! – встревает «камикадзе», не успокаиваясь, и даже с вызовом.

– Николай… – мяукает Маринка, всхлипывая.

– Простите… – бубнит, моргая.

– Молчи лучше… – скрежечу ему сквозь зубы, отсрочивая расправу.

– Марин, не плачь, пожалуйста, тебе вредно волноваться. – парень пытается гладить ее по руке, но так это выглядит по-идиотски!

– Ей с тобой вредно видеться, идиот! – не выдерживаю, грохоча хриплым басом.

– Пап…

– Мариш, скажи нормально, а? Ты залетела от этого… Но вы же… Да, бляха… – бормочу, не отпуская дочку из объятий.

– Папуль… Уже два месяца, – поднимает на меня свои огромные темные глазищи, полные слез, и все, я потек.

Больно за нее невыносимо. Как же так? Она же только жить начала. Какой ребенок? Да еще от такого же ребенка!

– Что мне сделать? Мать знает? – спрашиваю ее, испуганную и дрожащую.

– Не знает, пап. Мы-то узнали только утром, и вот… думали, кому сказать первому. – она всхлипывает, судорожно растирая слезы по лицу.

– Николай Михайлович… Марина не виновата…

– Ты можешь заткнуться, сопляк? Виноват-не виноват, сейчас это какое имеет значение? Я догадываюсь, КАК делают детей, прикинь? И виноваты вы оба! – выдыхаю. – Только ты парень, мог бы и озаботиться!

– Я пробовал…

– Ой, все! Даун, твою мать! – на мою реплику Маринка снова заходиться в рыданиях.

– Послушайте, – не унимается малец. – Только на аборт ее не ведите. Я… Я продам бабкину хату, я заплачу… только не…

– Чего? – кажется, я подвихнусь умом сегодня. – Чего ты несешь?

– … Он же живой уже. Он же мой… – в прозрачных глазах тоже собирается сырость, и пухлые губы мальчишки дрожат.

– Пааап… Вадиииик…

Я закрываю рот, потому что сил спорить больше нет. Двое малолеток пускают слюни, и единственным взрослым здесь являюсь я, на которого эти двое вывалили свои грешки. И не особо-то они ужасные, эти грешки, так, всего-то дети собрались родить детей. Никакой катастрофы, собственно…

– Значит, так. Матери сказать придется. Сядем спокойно и решим, что дальше делать, идет?

Маришка кивает, а Вадик этот явно ищет смерти.

– Я заплачу, слышите. Это подло! Он даже ответить не может… Мы…

Отпускаю дочку, усаживая обратно за стол и хватаю за шкирку парня, утаскивая его в комнату.

– Не бойся, не убью! – бросаю ей, закрывая дверь. – Слушай сюда, недоразумение! Засунь себе свои деньги… Чтобы я больше этого не слышал, ясно? Натворили дел, так хоть в руках себя держите! Твоих соплей мне еще не хватает! Ты мужчина или где?

– Понял. – ответил, как ни странно четко. – Мы придем вечером к Тамаре…

– Семеновне… – добавляю. – И спокойно, ясно? Не дергай Маринку!

– Понял. – кивнул снова. – Мы на пары, и будем тут.

Вздыхаю, возвращаясь к Маришке. Она вовсе не бестолковая, и не ветреная, и… ужас весь в том, что я очень боялся такой вот ситуации, когда она по своей доверчивости окажется молодой одинокой мамой.

– Все, не реви. Вечером все решим. Обещаю, что без крика. – целую Маришкину золотистую макушку и подхватываю коробку с рациями.

Вот так заскочил домой! Охренеть, а не день рождения. Тащу коробку, будто она не три кило, а пятьдесят три весит, и на душе погано. Не уберег. А как тут убережешь? В клетку посадишь? У Олега такая же по возрасту соплячка скачет, мозг выносит. Моя хоть по барам не шляется, да одета прилично.

Весь день на производстве я без конца прокручиваю в голове утреннюю сцену, не находя подходящего решения. А каким оно может быть? Аборт или ребенок. Чего изображать идиота из себя? Как так-то? Смятение нарастает к вечеру, когда, измотав себя и подчиненных, я наконец, выезжаю домой.

На открытой парковке во дворе замечаю незнакомую Volvo, сиротливо прижавшуюся у въезда. Отмечаю такие перемены всегда и везде. Служба обязывает, да и просто приметливость. В неприятном настроении поднимаюсь в лифте и открываю дверь своим ключом. Тишина. Прохожу в кухню, оттуда в гостиную и никого. Набираю телефон Маришки.

– Пап, мы в пути. Полчаса.

– Где носит-то? Уже семь вечера! Кончились все пары вместе взятые!

– Ты обещал… без крика. – с укором отвечает Марина.

– Ладно. – тяжелый вздох. – Я дома.